От родителей, понятное дело, за обувь доставалось — «горела» она на наших ногах.
В тот день, последний день декабря, занимались мы в школе недолго: нам раздали табеля с оценками за вторую четверть и распустили по домам, предупредив, что в три часа дня в школе состоится новогодний вечер.
Домой мы с Зоей шли, утопая по колено в снегу: ночная метель сделала свое дело — засыпала, замела наши ледяные дорожки. Только редкая цепочка глубоких следов — наших же, утренних — бежала нам навстречу по склону.
У крыльца дома топтался Юра, нас поджидал. Шапка на нем моя, старая,— тесна она мне стала, да и водилось так в нашей семье, как и в других крестьянских семьях: младшие все донашивали за старшими, достаток не ахти какой имелся. На подбородке шапка тесемками завязана, так что только глаза и нос покрасневший видны. Пальтишко длинное и пестрые, мамой связанные варежки на руках.
Завидев Зою и меня, Юра побежал навстречу, глотая слова, прикартавливая чуть-чуть, закричал:
— Я тоже... с вами... в школу... пойду... На праздник...
— Пойдешь-то ты пойдешь,— ответил я,— только вот беда: тебя ведь никто не приглашал туда. Вдруг не пустят?!
— Ну что ты болтаешь, чего выдумываешь? — вступаясь за брата, оговорила меня Зоя.— Как это не пустят?
— Очень просто. Кто он такой? Не школьник даже. Так, от горшка два вершка.
— Пустят,— упорствовал Юра.— Меня Ксения Герасимовна пригласила.
Трудно давалось ему сложное имя-отчество моей и Зоиной учительницы, и он для убедительности повторил еще раз:
— Ксения Герасимовна... пригласила. Сама! Я катался на лыжах, а она подошла и сказала: «Приходи, Юрик, в школу, у нас праздник сегодня, и у тебя тоже будет праздник».
— Тогда придется взять.
В избу мы ввалились втроем — точно в жаркую речную воду окунулись. От печи исходило ровное тепло, вкусно пахло свежими щами, а посреди комнаты в крестовине, только что слаженной отцом, стояла наша красавица елка. Росинки блестели на ее ветвях, и, пританцовывая, ходил вокруг нее и хлопал в ладони Бориска.
Мы разделись и, пока оставалось время до начала школьного вечера, принялись обряжать елку. Хозяйничала Зоя, мы с отцом помогали ей, а Юра и Борис вертелись около. То есть не то чтобы вертелись — норовили игрушки на ветки цеплять, да не все у них получалось... Борис был увальнем, ходил медленно, весь преисполненный какой-то внутренней важности, и Юра не упускал случая поддразнить его. Так было и сегодня. Схватив Бориску за руки, Юра подтянул его к себе, приказал, строго глядя брату в глаза:
— Будешь делать, как я. Заниматься зарядкой будем. Делай р-раз!
Две пары рук — одна против воли их хозяина — взметнулись вверх.
— Делай — два!
Руки разошлись в стороны.
— Делай — тр-ри!
Руки упали вниз.
И снова:
— Делай р-раз!
Этаким вот манером — зарядкой — Юра изводил Бориску по нескольку раз на дню, особенно по утрам, и заканчивалось всегда одним и тем же: не выдержав такого вольного с собой обращения, Борис с криком, со слезами на глазах убегал искать защиты у матери. Так случилось и сегодня: Борька заревел, мать прикрикнула на Юру.
— А я что? Я ничего,— оправдывался он.— Толстый Бориска очень, вот я...
Наконец и елка убрана — ох и красавицей же обрядили ее, а все не то, нет того сказочного блеска, что был на ней утром, когда в сенях стояла,— и время уже идти в школу, на праздничный вечер.
Мама открыла сундук, перебирает в нем что-то. Мы ждем, затаив дыхание.
— Юра,— зовет она,— я вот тебе рубашку новую к празднику сшила. Ну-ка, сынок, надень, посмотрим, хорошо ли придется.
Рубашка, по общему мнению, пришлась в самую пору. Юра подозрительно смотрит на нас: не задразним ли мы его за девчоночьи нежности? — а потом решительно идет к маме и целует ее в щеку:
— Спасибо...
Получают по обновке и все остальные: Бориске и мне тоже по рубашке досталось, Зое — кофточка.
Мы спешим одеться: не опоздать бы! А мать все не отпускает нас, все приглядывается: ладно ли вышло у нее рукоделие? И, радостная, вздыхает вдогон, когда мы уже у порога:
— Чай, не стыдно будет на людях показаться...
Праздник
Школьный зал до отказа ребятами набит. По беленому потолку, с угла на угол, разноцветные флажки на нитках протянуты, гирляндами из хвойных веток украшены стены.
Я держу Юру за руку. С трудом пробиваемся мы с ним к маленькой сцене. Так получилось, что, едва переступили мы порог школы, преподаватели, которые хорошо знали Юру, затащили его в учительскую, помогли раздеться — снять пальто и шапку. А Ксения Герасимовна Филиппова возьми да спроси Юру:
— Может, ты выступишь на нашем вечере?
— Ага, выступлю,— вполне серьезно ответил брат.— Я целых два стихотворения к Новому году выучил.
— Вот и хорошо,— одобрила Ксения Герасимовна.— Так мы тебя первым и выпустим.
Я опять держу Юру за руку. Глазенки у него блестят восторженно, разбегаются по сторонам. Все ему внове, все интересно: впервые попал он в такой пестрый, гомонящий, сложный мир. Некоторые школьники, из тех, что постарше, пришли на вечер в самодельных маскарадных костюмах. Оберегая — как бы не помять! — пышные хвосты из марли и ваты, снуют меж ребят «белки» и «сестрички-лисички», золотую пыльцу осыпают с высоких кокошников «снежинки» и «снегурочки». Кругом чудеса, на каждом шагу дива дивные.
— Валя, а это кто? — спрашивает брат.
— Как это? Это же Нинка Белова, соседка наша.
— Нет, костюм на ней чей?
Костюм на Нине сегодня великолепный: по длинному черному платью — серебряная россыпь звезд из фольги, пышная и длинная, до пояса, русая коса у нее, а на черной шапочке искусно нашит полумесяц из бумаги бронзового цвета.
— Наверно, это Ночь.
— Ага, я так и думал. Только это ночь теплая, летняя.
У самой сцены, с деревянной шашкой на поясе, заломив папаху на затылок, покручивает тонкий рыжий ус лихой казак.
— Чапаев! — шепчет брат завороженно.
— Женя,— говорю я «Чапаю», потому что узнаю в нем Женьку Белова, моего товарища по школе и по уличным играм,— Женя, помоги-ка мне. Артиста должен видеть народ.
Женя, подморгнув брату, куда-то исчезает и вскоре возвращается со стулом в руках, поднимает его на сцену. Я помогаю Юре подняться на стул, и он, не дожидаясь, пока объявят его номер, объявляет его сам.
— Милые ребята,— кричит он изо всех силенок,— сейчас я прочту вам два стихотворения. Слушайте все, пожалуйста.
Школьники смеются, аплодируют, кто-то выкрикнул: «Просим!» — потом наступила тишина.
Юра картавит, буква «л» не дается ему, он храбро заменяет ее отнюдь не родственной «р», и это делает его речь особенно забавной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});