Читать интересную книгу Виртуоз - Александр Проханов

Стоя перед стеклянным сосудом. Виртуоз намочил слюной мизинец. Окунул в раковину. Прилепил к пальцу одну из ампул. Положил на язык. Вкуса не почувствовал. Ждал, когда растворится желатиновый хитин и споры галлюциногенных грибов соединятся с кровью.

Вдруг ощутил, как во лбу кость стала таять и возникло темное прободение. Всем своим составом — плотью, духом и волей — он устремился в скважину, вращаясь, словно снаряд в нарезном стволе. Ввинчивался в узкую щель, испытывая ужас сжатия. Пролетев сквозь игольное ушко, сточив о кромки все свои телесные формы, бестелесный, бесформенный, он вырвался в необъятный простор. Это моментальное расширение было как счастье. Он стал всем, пребывал во всем, присутствовал везде.

Видел с высоты дельту Оби, уходящей за горизонт, и одновременно созерцал крохотные травинки в африканской саванне с прозрачными эфемерными тварями. Разгуливал под коринфскими капителями среди загорелых, облаченных в туники афинян и любовался серебристыми шарами и мачтами фантастических городов на дне лунных кратеров. Раздвигал прибрежные кимыши, и они говорили с ним человечьими голосами, каждый лист пел, звучал скрипкой, звенел фортепьяно, и все сливалось в божественный хор. Он видел перед собой геометрические фигуры. Прозрачный куб был тождественен вкусу меда, светящаяся сфера вызывала прилив сыновней нежности, а матовый цилиндр был наполнен благоуханием нагретой солнцем смолы. Его чувства создавали прихотливые ансамбли. Запахи имели цвет. Звуки имели размеры и формы. Скорость была неподвижной. Кривизна вызывала наслаждение. Вкус был выражением математических величин. Осязание превращалось в стихотворные рифмы. Он чувствовал свое всеведение. Его мозг вместил содержание всех написанных человечеством книг. Он расшифровал все тайные знания, доказал недоказуемые теоремы, открыл неведомые законы природы. Мир, в котором он пребывал, непрерывно менялся, порождал другие миры, множил бессчетные мироздания, которые вдруг превращались в огненную, предельно сжатую точку. И этой точкой был он сам. Содержал в себе все. Был безымянным, лишенным определений и свойств. Был стиснутый безразмерный вихрь, который начинал распрямляться, развертывался в спираль, порождал гигантские взрывы, плазменные протуберанцы галактик, сонмы светил и звезд, среди которых начинало звучать божественное Слово, — на его растворенных губах.

Это всеохватное счастье сменилось сосредоточенным обдумыванием мысли, от которой он оттолкнулся, пускаясь в космическое странствие. Теперь он к ней снова вернулся, обладая волшебными свойствами разума. Мысль была о пустом стеклянном сосуде, поджидавшем очередную голову. И голова не замедлила явиться. Оказалась в стеклянной вазе, выдавив излишек раствора, который растекся по мраморному столу.

Голова принадлежала тому, с кем связывала Виртуоза опасная и романтическая судьба, сочетавшая обеих нерасторжимой близостью и особенной дружбой. Если таковая может сложиться между Президентом государства и его приближенным советником, политическим гримером, творцом неповторимых комбинаций, укреплявших государственную власть. Это была голова Виктора Викторовича Долголетова, именуемого в кремлевских кругах Ромулом, — плод извечной аппаратной иронии. Восемь лет Ромул занимал президентский пост, окруженный вниманием преданного советника. Но затем пренебрег настояниями свиты, требованиями многочисленных кланов, в первую очередь самого Виртуоза, оставил пост, передав власть ближайшему сподвижнику Рему. Так остроумная кремлевская челядь нарекла новоявленного президента Артура Игнатьевича Лампадникова, который правил страной уже третий год.

Теперь голова Ромула смотрела сквозь стекло живыми бледно-голубыми глазами, моргала белесыми ресницами, обиженно складывала трубочкой небольшой розовый рот. Лицо с заостренным хоботком носа, близко поставленными глазами, редким пушком на аккуратной небольшой голове выражало жалобное раздражение, детский каприз, хорошо знакомые Виртуозу. Выражение опасное и мнимое, скрывавшее потаенную жестокость и мстительность. Их жертвами пало множество наивных и недальновидных соперников.

— Мне кажется, Илларион, что ты меня предаешь, — эти слова вырвались не из шевелящихся губ Ромула, а были эквивалентом радужной, спектральной кромки, окружавшей голову. Кромка, как разноцветная пленка нефти, струилась, и в переливах фиолетового, золотистого, алого рождались слова. — Мне кажется, что в последнее время ты от меня что-то утаиваешь. Твои встречи с Ремом участились. Их содержание мне не известно. Но я чувствую, как мое влияние падает.

— Участились не мои встречи с Ремом, а твои приступы мнительности, дорогой Виктор. Поезжай лучше в Альпы и покатайся на лыжах. Или прими приглашение князя Монако и поплавай неделю на яхте в обществе топ-моделей. — Эти фразы дались Виртуозу не шевелением языка и губ, не пульсацией альвеолы. Легкий сияющий эллипс излетел из его лба, погрузился в глазные яблоки Ромула, оставив в сосуде слабое меркнущее свечение.

— У меня есть ощущение, что ты меня покидаешь. Твои предпочтения Рему очевидны журналистам, которые все чаще позволяют себе неуважительные по отношению ко мне выходки. Этот Натанзон из кремлевского пула, который был готов целовать подхвостье моей очаровательной сучке Нинель, теперь нагло спрашивает, каково мне скучать в роли Духовного Лидера. Не намерен ли я в скором времени уйти в монастырь, чтобы там молиться за реального Президента России. Не ты ли придумываешь для него подобные каверзные вопросы, Илларион? — Эта фраза была ифечена не словами, а круговращением головы в сосуде, которая повернулась вокруг своей оси, открыв Виртуозу аккуратно подстриженный затылок. Голова выглядела, как голографическая картинка. Ее можно было наблюдать одновременно со всех сторон. От вращения в сосуде образовался вихрь, и еще некоторая часть раствора пролилась на каменный стол.

— Ты требуешь каких-то особых доказательств моей преданности? — Виртуоза пугала прозорливость Ромула, который угадал тайный ход его мыслей. Подозрения недавнего Президента были справедливы. — Ты хочешь, чтобы я снова, как во время нашего путешествия в Тихвин, поклялся на чудотворной иконе? — этот вопрос не был обличен в слова. Большая синяя стрекоза с выпуклыми глазами прошелестела над сосудом прозрачными крыльями, и Ромул, из банки проследив ее полет, недоверчиво мотнул головой.

Виртуоз не желал быть разгаданным. Укоры Ромула звучали справедливо, но истина их отношений не должна была быть обнаружена. Обнаружение истины было преждевременно. Истину следовало держать в самой глубине сознания, окружая ее мнимыми образами, ложными смыслами, фальшивыми утверждениями, чтобы даже придворные экстрасенсы не смогли ее выудить из тайных лабиринтов разума. Одухотворенный воздействием галлюциногенных грибов, Виртуоз принялся убеждать недавнего Президента и друга.

— И это недоверие, Виктор, ты высказываешь мне, который способствовал твоему возвышению? Разве не я, после чудовищных взрывов московских домов, так организовал пропаганду, что обезумевший народ считал дурного кремлевского идола виновным в катастрофе? Я показывал рухнувшие дома, трупы, рыданья. Показывал тупого бессмысленного идола. И снова трупы, рыданья, венки на могилах. Вооруженных до зубов горцев, бороду Басаева, железные зубы Радуева. После этих показов рейтинг Ельцина упал до нуля. Разве не я создавал твой образ победителя в Чеченской войне? Твое волевое лицо, и удары танков по Грозному. Твой спокойный мужественный взгляд, и штурмовые группы, атакующие дворец Масхадова. Это я придумал классный сюжет с твоим прилетом в Грозный на истребителе. Ты отлично смотрелся в кабине боевой машины. Выглядел, ангел небесный, как ниспосланный с неба спаситель нации, как лидер нового типа, долгожданный, волевой, лучезарный. Твой рейтинг подскочил до звезд, и тебя встретили, как встречают Мессию. Это я изобрел бесподобную мизансцену, когда под звон курантов, грузный, похожий на мешок идол покидает свой кабинет, уступая его тебе, новому герою, защитнику государства Российского. И подобное ты можешь забыть?..

Действие бразильских наркотиков было таково, что чувства Виртуоза преобразились в сияющую звезду, лучи которой разлетелись по всей Вселенной. Он присутствовал сразу во множестве миров, перелетал из одного времени в другое, и эти перелеты были подобны восхитительным вспышкам. Сосуд с головой находился теперь не в кремлевском подземелье, не на каменном столе, а парил в стратосфере, среди перистых, окрашенных зарей облаков, и их малиновый цвет делал раствор похожим на молодое вино.

— Это я ухищрениями и интригами освободил тебя от данных Семье обязательств. Я отделил тебя от хищной и беспощадной Семейки с помощью утонченной операции, как разделяют сиамских близнецов. Я отклеивал тебя от Ельцина, как отклеивают от грубой обертки драгоценную марку, не повредив ни единого зубчика. По моему совету ты вошел в конфликт с наглецом Березовским, выдавил его из России, а я превратил его в демона, так что теперь простолюдин считает его причиной любого злодеяния, будь то теракт в Москве или рождение двухголовой кошки. По моему наущению ты посадил Гусинского, на один только день, в Бутырку, дал ему понюхать «парашу», после чего он бросил свой бизнес и умчался в Израиль. Я тонко спровоцировал Ходорковского, внушив ему президентские амбиции, и вслед за этим ободранный, как липка, легковерный олигарх оказался на урановых рудниках. Я отправил Чубайса в почетную ссылку отключать электричество в городах и поселках, превратив его из опасного политика в злополучного электромонтера. По моему сценарию, по моим художественным эскизам были устроены отпевание и похороны Ельцина, когда под звон колоколов, под рев кафедрального дьякона погребали не просто гору мертвой материи, но хоронили все данные тобой обязательства, все уговоры, которые ты подписал своему политическому прародителю. Я видел твое лицо. Ты плакал, но не от горя, а от радости, празднуя освобождение …