Читать интересную книгу Дубинушка - Иван Дроздов

— Врешь ты всё, Евгений. Где только и научился, — в тюряге, наверное.

На что Евгений заметил:

— В тюряге многому научиться можно. Там народ трезвый, а на трезвую голову дельные мысли приходят.

И в тот раз про сатану новую быль рассказал:

— Я по зарубежному радио слышал: наш правитель министров лёжа у себя дома принимает. Так будто бы английский премьер Черчилль в силу своей старости и чрезмерного веса делал, но тот был умным, а этот?.. Долго он смотрит на пришедшего, а потом скажет:

— Ты кто таков?

Ну, тот отвечает, кто он и зачем пришел. А «всенародно избранный» покажет ему на дверь:

— Иди, милый, иди. Я, па-анимаешь ли, забыл, зачем тебя звал. В другой раз придёшь.

Не знает он, какое задание давать министрам, потому священники и говорят: он и есть сущий сатана, а сатана души не имеет, он хотя и сильный, но сила его только в одном проявляется: как бы побольше навредить людям.

Мария подрастает у Евгения на глазах. Вот она на рынок ходить стала, кавказцам помогает. Дядя Женя Пирата к себе в хлев перевёл, кормить его и ухаживать за ним стал, а Сильву Мария в своём подворье оставила. Как-то дядя Женя сказал Марии:

— Матери у тебя нет, так ты не обижайся, вместо неё я тебе совет дам: ты кавказцев близко к себе не подпускай. У них руки липкие и — грязные. А если кто обидит, мне говори, я им покажу, кто у нас тут хозяин.

В другой раз заметил:

— Ты, Маша, ходи ко мне, как домой. Одиночество томит и сушит. Мы все тут родственники. Я тоже тебе не чужой. А на рынке не по тебе работа. У тебя козочка, а у меня тыквы, картошка есть. Я варений много банок заготовил, а в другой раз и Денис кролика даст. Он сейчас частенько Пирата у меня берёт, за кормами ездит.

Случается, о жизни речь заведёт:

— Жениха для тебя подсматриваю. Ты теперь на выданье. Пора уж.

— Дядь Жень, не говорите вы про такое. Мне даже думать боязно об этом.

— А чего и бояться? От судьбы своей бабьей не уйдёшь. Лишь бы женишок трезвый попался. Сейчас трезвые мужики в большом дефиците.

— Ну, не надо. Прошу вас.

Машу такие разговоры смущали, но она хотя и возражала, но не обижалась.

Евгений любит политические разговоры. О нём в станице говорят: «Наш доморощенный философ. Умнющий, дьявол! Страсть какой умный!..»

У него в сенях во всю стену плакат синей краской нарисован: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идёт на бой». И в скобках простым карандашом подмалёвано: «Гёте это сказал, немецкий поэт». Почти каждому, кто приходит к Евгению, он показывает на плакат, говорит: «Ты за свободу каждый день идёшь на бой или как?..» В ответ слышит: «А ты сам-то ходишь за неё, эту самую свободу, на бой, да ещё и каждый день?..» Евгений серьёзно говорит: «Я — да, каждый день бьюсь за жизнь и свободу. Вот и сегодня ткнул тебя носом в плакат: значит, кое-что уже сделал. А вечером ко мне рыбаки из города приедут. Разный народ, профессора, журналисты — тоже приезжают. Я с каждым из них этот политический разговор заведу. И каждому скажу: «Не я, а поэт немецкий это написал. О чём-то он уже думал, когда стихи такие сочинял. Меня-то за такие слова идиотом назовут, а того-то немца крутолобого дураком не назовёшь».

Если женщина к нему заглянет, разговор заведёт о детях. Упрекать зачнёт: «Как же это так? Женщина ты молодая, здоровая, красивая, а детей не рожаешь. А как же народу русскому быть — погибать из-за таких, как ты?.. Ты вон посмотри на цыган и кавказцев, прихлынувших к нам в станицу. У них по семь-восемь детишек и почти каждая молодая женщина с животом ходит.

Попади на тот случай боевая, да языкастая, лепит ему в глаза: «Женька, брось ты языком молоть! Муженька-то в прошлом годе схоронила. От водки сгорел, бедолага. От кого же и рожать теперь?..» Серьёзная это проблема, гибнут во цвете лет казаки: кто от водки, кто от жизни проклятущей, что на Русь нам инородцы из-за океана, словно лебеду канадскую или жука полосатого, затащили. Свесит над коленями простоволосую голову Евгений, задумается. Иногда и такое скажет:

— Я в газете прочитал: в Петербурге женщин на полмиллиона больше, чем мужчин. Там потому и губернатором бабу выбрали. Нам бы, как арабам, многожёнство завести. Нельзя вашего брата в одиночестве оставлять. Опять же и природа. Она своего требует, а наша шпана инородческая, что расселась в Думе и в Кремле, этого не понимает, а лучше сказать: как раз они-то и устраивают все это мучительство на русской земле. Кремлёвский шут Жирик сказал недавно: в нашей Думе двести преступников сидят. И думцы такой плевок проглотили. Теперь ходят по коридорам, смотрят друг на друга и думают: кто же из них преступник? И когда их начнут отлавливать.

Мария заботится о Евгении:

— Я вам с рынка фрукты принесла; вот хурма, а тут винограда немного; правда, приморожены, но сладкие, есть можно. И вам, и Денису, но ему я уж завтра отнесу.

— Неси, неси, а он тебе жареного кролика даст. Вчера двух зарезал и меня накормил. Денис — парень хороший, но кролики его — тю-тю, скоро на распыл пойдут. Кормить нечем, денег у Дениса нет. Автомобиль у него сломался. Жена-то из богатеньких, но хвост показала. Разругались вдрызг. «Я, — говорит, — чтоб этот смрад вонючий нюхала!» Села в машину и умчала в город. Так Денис теперь без жены и без машины, а скоро и без кроликов останется. А уж как он любит этих своих ушастиков! Мечта, говорит, у меня есть: Ростов и Волгоград крольчатиной накормить. Но теперь-то уж корм не на что покупать.

— Кушайте, дядь Жень.

— А ты себе-то хоть оставляешь молочка?

— А как же! Пол-литра на день остаётся. Молочко-то у Сильвы густое, сладкое — точно сметана. Я, когда у меня ничего другого нет, так и молоком одним сыта бываю. К тому ж и привыкла я к козочке своей. Двое мы с ней в целом свете остались, ровно сёстры, а с нами и Пират, и Шарик.

— Эт хорошо, когда любить есть кого, а я вот бобыль, миром забытый. Аки перст одинокий во всём свете живу. А и тоже ничего. Живу себе и не ропщу на Бога. Каждый день, спущенный с небес, как праздник принимаю. Весёлый я, а потому и жизнь мне в радость. Скучать не умею. И ещё, скажу тебе по секрету: женщин страсть как люблю. Мне твоя матушка, незабвенной памяти Пелагея, с самых школьных лет нравилась. Хороша она была, ровно куколка. Бывалочь, пройдет мимо окон, а у меня внутрях всё жаром занимается. Взглядом-то оглажу фигурку её прелестную и зайдусь весь. И вины моей тут никакой нет; родители генов таких вовнутрь меня много сыпанули.

— Моя мама нравилась, а в жёны взяли её подружку Галю.

— Ну, это так уж вышло. В жизни всякое бывает. Тебе было два года, я достраивал дом, и я уж хотел предложить ей руку и сердце, да она на ту пору полюбила другого. И сказала мне на манер морячки: «Ты слишком долго плавал, я тебя успела позабыть».