Маша коснулась его плеча:
— Эй, вы, дядя! Что с вами?..
И машинально сунула ему в рот таблетку валидола. Таблетка недвижно лежала на языке. А Маша снова коснулась пальчиками его плеча:
— Эй! Очнитесь!..
Чёрные глаза кавказца вылезли из орбит и страшно таращились на Марию. Она отпрянула к дверце и вывалилась из кабины. Отползла по снегу к кусту шиповника, укололась и снова вскрикнула. И опрометью ринулась в чащобу леса. Бежала, и ей казалось, что Фарид гонится за ней и вот-вот её настигнет. Так она бежала долго, но тут в голову ей бросилась мысль: «Там же деньги! Много денег!..»
Обхватила ствол тонкой берёзы, тяжело дышала. На языке вертелись трезвые мысли: «Дурочка! Он же умер. Возьми чемодан с деньгами».
Медленно, с буйно колотящимся сердцем, побрела назад. Дверца кабины оставалась открытой, кавказец лежал в прежней позе. Маша схватила его за руку, стала трясти, но он был недвижен. Потянула на себя чёрный дипломат. С минуту стояла в нерешительности, о чём-то думала, но о том, что кавказец оживёт и завтра к ней заявится за деньгами — такая мысль в голову не приходила. Потащила чемодан в лес. Однако тут же остановилась. Снова хотела убедиться, не очнулся ли Фарид, и решила переложить деньги в свой заплечный мешок, а чемоданчик оставить в машине.
Фарид лежал бездыханный. И Маша осмелела. В руках и ногах появилась упругость. Перекидала деньги в сумку, оставила в чемоданчике две пачки и метнулась в лес. Минут десять шла в сторону Каслинской, увидела огоньки и пустилась бегом к дому. Шарик кинулся навстречу, прыгал, ласкался, и так вдвоём они приблизились к калитке. Двери Маша открывала тихо, в доме свет не зажигала. Выложила еду, которую она приносила для своих питомцев.
Вдруг ей пришла мысль, и, как показалось, она была счастливой: заложить пачки долларов за мешковину с сеном, которой в углу сарая прикрывались две стены и защищали от холода её любимую козочку Сильву. Маша схватила сумку и побежала в сарай. Сильва поднялась со своего ложа и потянулась мордочкой к Маше. И когда та стала закладывать упаковки за мешковину, лизнула тёплым язычком лицо хозяйки, ожидая от неё хлеба и каши. Но еду своей любимице Маша давать не торопилась, а что-то там делала в углу её жилища. Но вот Маша затолкала все пачки, кроме одной, выровняла козочкин ковёр и поспешно удалилась. Никогда ещё Сильва не видела свою хозяйку такой беспокойной и сердитой. Она была точно чужая, и Сильва, смущённая таким обстоятельством, не спеша улеглась в свой угол. Не думало бедное животное, что отныне оно выполняет роль цербера, охраняя несметные богатства.
Пирата в конюшне не было, он в последнее время всё больше находился в хорошо устроенном сарае Дениса. У фермера сломалась машина, и он почти каждый день запрягал Пирата и куда-то ездил.
Накормила животных и пошла к Денису, чтобы дать еду Пирату. Хлев Денис закрывал, но Маша знала, как он открывается, и, едва прикоснувшись к двери, услышала радостное ржание. Выложила в ясли еду, а сама прижалась головой к шее жеребца, гладила её, говорила всякие хорошие слова. Пират вначале ел, но потом и он стал ласкаться: касался её щеки губами, посапывал, фырчал и всячески старался выразить свою радость от встречи с хозяйкой. Они вместе росли, и неизвестно было, кто кого больше любит: Маша коня или Пират Марию. Но сегодня Маша была сильно взволнована, шепотом проговорила:
— Мне некогда, завтра я принесу что-нибудь вкусненькое и расчешу тебе гриву.
Погладила Пирата и пошла домой.
В доме Маша плотнее задернула занавески на окнах, посадила рядом с собой на лавке Шарика, — он о приближении прохожих заранее извещает хозяйку, — разорвала упаковку. Все деньги были одинакового достоинства: сто долларов. В упаковке насчитала сто купюр. Прикинула в уме: сто на сто — десять тысяч. От кого-то слышала: новую квартиру в Волгограде можно купить за двадцать тысяч долларов. Но тут вдруг в окно сильно забарабанили. Раздался громовой голос:
— Открывай, шельма!..
Маша смахнула со стола деньги и сунула их под матрац. И, дрожа от испуга, села на кровать. Дверь, которую она забыла запереть, отворилась, и через порог ступил дядя Женя. Шарик, зайдясь от восторга, кинулся ему под ноги, радостно скулил. Пёсик любил этого шумного доброго человека и на него не лаял.
— Дядь Жень, чтой-то вы без стука входите?
— Это ты мне скажи, где ты так поздно шляешься?
Дядя Женя был единственным в станице человеком, который думал о Марии, ждал её с работы, и девушке-сиротке это нравилось. Забота и участие грели её сердце, она тоже по-своему любила этого одинокого, но весёлого и доброго человека. И когда о нём говорят: бабник он, она не знала, хорошо это или плохо, иногда хотела бы возразить, защитить ставшего ей почти родным человека, но не знала, как это сделать. Впрочем, Евгения в станице любили. И, обругав его бабником, добавляли: «Он хотя и цепляется за каждую юбку, и наговорит тебе целый короб небылиц, и напугает, и осмеёт, а человек душевный. Старушке какой или женщине одинокой крышу залатает, калитку поправит, а денег не возьмёт».
Женщин он смущал богатырским атлетическим видом. И строен был, как молодой тополь. Улыбчивый, весёлый и, что особенно важно и выгодно отличало его от всех казаков станицы, редко и понемногу пил вино. Пьяным его никто и никогда не видел. И, может быть, оттого он казался самым счастливым человеком в станице. А между тем, жизнь его не заладилась с самого раннего возраста. Поступал в институт — не сдал экзамена. В тот же год умерли отец и мать. Едва их похоронил, как из района явился следователь. Расспрашивал, как работалось Евгению на складе вторичного сырья, показывал квитанцию о сдаче государству машины овечьих, козлиных и коровьих шкур.
— Ну, да, сдавали, и что же?
— А то, что шкуры эти где-то по дороге затерялись.
— Не знаю, я сдавал Аракеляну. Агент такой есть.
— Аракелян отрицает. Никаких кожей и шкур он от тебя не получал.
— Я сдавал под расписку.
— Вот она, расписка. Только подписи Аракеляна на ней нет.
Накануне Нового года состоялся суд, а в первый день Нового года Евгений «загремел» в Сибирь, в какой-то лагерь на берегу Енисея.
В первый же день пребывания в том лагере он совершает новое преступление. Сидели у костра на лесоповале, вдруг к нему подходит плюгавый мужичонка в обыкновенной арестантской робе и, брезгливо морщась, суёт Евгению под нос руку с золотым перстнем на грязном пальце.
— Целуй руку, — проскрипел плюгавый.
Сидевший рядом зэк, склонившись к Евгению, прошептал:
— Целуй. Это здешний пахан.
Евгений поднял на пахана глаза, отклонил в сторону его руку.