в воздаяние человек познает свою прежнюю жизнь, познает истинные пути и в конце концов (если он проявит рвение к покаянию и самосовершенствованию) сможет избавиться от рождений в будущем. В легендах первой группы человек выступает один на один с Шивой. Единственным воздаянием за совершенное им в прошлом является любовь к Шиве, целью его действий в настоящем — ответная любовь Шивы к нему; в будущем же он получит от Шивы то, что пожелает сам. Но
бхакти — любовь к Шиве — в этих легендах выступает в сугубо демократическом плане. Перед ней отступают все социальные различия и все кастовые предрассудки. Более того, весь подтекст, а зачастую и сам текст шиваитских пуран говорит о том, что
бхакт прежде всего должен отказаться от привилегий, связанных с принадлежностью к высокой социальной прослойке или с богатством. Эта тенденция особенно ярко выявлена в первой легенде, где герой, поэт Маниккавашагар, говорит о необходимости полного отказа от богатства и от высокого социального положения, и в четвертой легенде, где поэт Сундарар лишь тогда получает возможность воспевать Шиву, когда всеми формально признается то, что он раб и потерял право принадлежности к брахманам.
О конкретной социальной обстановке, в которой создавались легенды, сказать что-либо определенное очень трудно. Ведь события, отраженные в легендах первой группы, отделены от времени записи по крайней мере четырьмя столетиями — от Тева́рама[12] до Перия-пураны. А Тирувашагам отделяют от Тирувилеядал-пураны 600 лет, стихи же эпохи санги были созданы за 800 лет до Тирувилеядал-пураны. Это слишком большие отрезки времени, чтобы можно было говорить о конкретной социальной обстановке, отраженной в этих произведениях. Однако молено с уверенностью сказать, что тамильский бхакти явился идеологической реакцией на брахманизм, связанный со становлением классового общества в Южной Индии. (На севере Индии бхакти явился выражением борьбы с феодализмом в XIV–XVII вв.)
В легендах первой группы бросается в глаза одна черта, составляющая яркий контраст с санскритской легендарно-сказочной литературой. Это — явное подчеркивание положительной роли брахманов; кшатрии же изображены, как правило, в самом непривлекательном свете. Даже в легендах второй группы, где в силу их буддийско-джайнской идейной направленности вар-новые и кастовые различия, казалось бы, не должны выступать особенно ярко, едва ли не все упоминаемые цари обрисованы крайне отрицательно, а брахманы даны в исключительно выгодном освещении. Между тем в стихах эпохи санги, стоящих по времени гораздо ближе к эпическим поэмам, главная роль безусловно принадлежит кшатриям — царям и мелким властителям, а брахманы там упоминаются гораздо реже.
Все перечисленные нами легенды построены так или иначе на религиозных сюжетах. Советскому читателю, впервые знакомящемуся с древней литературой Южной Индии, такая их особенность покажется странной и непривычной. Но она вполне объясняется специфическими условиями, в которых возникали и передавались из поколения в поколение повести и сказания, представленные в этой книге. В силу особенностей развития раннефеодального общества в Южной Индии, в силу известной стабильности социальной структуры и консервативности форм духовной жизни религия там явилась одной из основных форм общественного сознания и вместе с тем одной из основных сфер, в которых проявлялось художественное творчество.
Но религиозная форма сюжетов волшебных южноиндийских легенд ни в коем случае не должна закрывать от читателя их богатого, разнообразного и далеко не исчерпывающегося религией содержания. Тамильские легенды интересны своей исключительной самобытностью и оригинальностью сюжетов, переносящих читателя В мир образов и представлений, весьма отличных не только от известных нам сказок и легенд Ближнего и Дальнего Востока, но и от традиционной индийской мифологии и эпоса. В этих легендах, и по сю пору живущих в устной и песенной традиции юга, под одеждой экзотического индуизма скрываются высокие этические идеалы справедливости и духовной свободы, все то, что делает эти легенды непреходящей культурной ценностью.
Вместе с тем знакомство с тамильским легендарным материалом имеет и немалый познавательный интерес. Легенды являются До сих пор едва ли не единственным источником, из которого мы черпаем сведения об общественной жизни, мировоззрении, быте и нравах Южной Индии той далекой от нас эпохи.
Говоря о тамильских легендах, не следует забывать и о том, что они представляют огромную ценность как произведения художественного творчества. За всей пестротой и разнообразием волшебных образов и сверхъестественных ситуаций ясно проступает исключительное богатство и оригинальность художественного мировосприятия тамильских авторов, их необычайно тонкое понимание сюжета, умение отвлечься от второстепенного в описании героев, зоркость в отборе характеров, ситуаций и бытовых деталей.
Характер выбранных здесь источников и их перевода определялся прежде всего желанием составителя этой книги ввести читателя в мир южноиндийских волшебных легенд, столь непохожих ни на какие другие. Исходя из этого, отдельные легенды нами даны в переводе, а иные в пересказе — в тех случаях, когда восприятие перевода оказалось бы слишком сложным, третьи переводились с использованием не одного, а тамильских источников. Так, первая глава и второй главы «Повести о заколдованных шакалов и царском советнике Вадавуране» — несколько сокращенный прозаический перевод первых 58 четверостиший «Рассказа о просветлении Вадавурана» из Tурувилеядал-пураны. Остальная часть второй главы — стихотворный перевод последних 27 строф этого рассказа. Третья, четвертая и пятая главы «Повести о заколдованных шакалах» представляют собой пересказ второй, третьей и четвертой частей Вадавурар-пураны. «Повесть о бедном брахмане Дхарми» — сокращенный пересказ «Рассказа о том, как Дхарми получил узелок с золотом» из Тирувилеядал-пураны. История Сундарара (третья и четвертая легенды), а также «Повесть об отшельнице Карайккал» представляют собой дословный перевод первой, начала пятой и двадцать четвертой частей Перия-пураны. Последние две легенды переведены с прозаического тамильского парафраза стихотворного текста «поэм-близнецов», сделанного в конце прошлого века замечательным тамильским историком, литературоведом и писателем Сваминатх Айером. В этом парафразе исключительно выпукло представлены именно легенды, а многочисленные лирические отступления остаются в стороне. Но в этот прозаический перевод нами был вставлен ряд стихотворных отрывков, переведенных непосредственно с текста поэм.
Переводы и пересказы сделаны со следующих тамильских изданий.
В заключение я приношу глубокую благодарность моему учителю г-ну Пурнам Сома Сундараму, оказавшему мне большую помощь в работе над легендами, а также Л. Б. Алаеву и А. Я. Сыркину, которые сделали ряд ценных замечаний по рукописи книги[13].
I. ПОВЕСТЬ О ЗАКОЛДОВАННЫХ ШАКАЛАХ
Ты волшебством своим в коней шакалов превратил,
А жителей Мадуры, столицы
Пандия могучего,
Ты превратил в безумных.
Ты, нетленный, под деревом
курунду восседающий
наставник,
Ты, сущность чью познать