– Ты поближе натягивай одну ниточку к другой, поплотнее. Вот, видишь, как хорошо получается! И сочетание цветов ты красивое выбрал… Мы вам сейчас тоже палочки найдём. Глядите, как здорово у всех получается!
Это она уже обращалась ко мне. Я глянул на стенку. Там висели цветные ромбики и шестиугольники – вправду, очень эффектные. Но я не чувствовал пока себя готовым к деятельности такого рода.
– Отлично. Только чуть попозже, мне тут ещё кое-куда надо, – пробормотал я и малодушно ретировался, снова пронырнув под шерстяной паутиной у двери.
Куда мне надо, я ещё не придумал.
Вокруг парня с бородкой скопилось уже трое детей. Все наперебой, умирая со смеху, учили его ломать шишки, но так и не могли добиться толку.
Перед входом в столовую наблюдалось необычайное оживление. Вокруг огромной кастрюли с тестом собрался десяток детей, которые восторженно лепили из теста фантастические вариации на тему «плюшка». Добродушная повариха помогала им подсыпать сахарный песок и корицу и располагать произведения на противнях, незаметно укрепляя те из них, которые начинали разваливаться.
Дети были ещё разнообразнее, чем их произведения. У одной девочки руки были вывернуты в локтях, и мама помогала ей ухватить кусочек теста и удержать его в плохо слушающихся пальцах. Был там мальчик на инвалидной коляске, с застывшей на лице блаженной улыбкой. Он смотрел в сторону, но плюшки лепил с большим удовольствием, и они у него странным образом получались. Другой мальчик, горбатенький, с невероятно тонкими ручками и ножками, норовил вырваться из маминых рук и убежать, но мама его не выпускала. Непрестанно повторяя «Лепи, Юрик, лепи!» – она ловко орудовала его руками. Юрику (говорить он не умел, всё заменяла быстрая загадочная улыбка) хотелось одновременно и лепить и вырваться на свободу, так что они с мамой были щедро разукрашены пятнами теста, муки и корицы. Остальные дети выглядели обычно, хотя некоторые лица и взгляды вызывали у меня настороженность и какое-то странное волнение. Чувствовалось: они особенные. Чем особенные, насколько особенные – это было не так важно. Важно было, что сейчас их самих это не тревожило. Сейчас они жили тем, что лепили плюшки.
Завернув за угол столовой, я столкнулся с длинным Костей. Вернее, не то чтобы случайно столкнулся. Кажется, он меня поджидал там. И сразу же пустился в рассуждения о литературе.
– Мне говорили, ты стихи сочиняешь. Прочти что-нибудь, – попросил я, уклоняясь от дискуссии.
Костя тут же согласился и задекламировал, почти нараспев:
Мне кажется порою, что те куры,Которые теперь окорочка,Сейчас по небу синему летают,Костями попирая облачка…
Я слушал, сколько мог, но скоро полёт окорочков меня утомил. Хотя, конечно, в нём был свой иронически-сюрреалистический шарм.
– Слушай, Костя, – сказал я со всей мягкостью, на какую был способен. – Это всё просто замечательно. Спасибо. Ты очень талантливый. Только, прости, мне нужно идти…
Костя замолк, отшатнулся и воздел худые длинные руки вверх.
– Ну вот! – выкрикнул он тонко и тоскливо. – Естественно! Кому я нужен со своими стихами? Никому!
И он улетел – как сухой лист по ветру.
А я странствовал по этой удивительной чаще. Из сохранившихся лозунгов и плакатов советской эпохи было понятно, что в прежние времена этот пионерский лагерь принадлежал какому-то космическому ведомству, поэтому построен был добротно, с щедростью богатого дядюшки. Но те времена прошли: это было написано на каждой облупившейся стенке и на огорчённом лице маленького Ленина, стоящего перед клубом и с трудом выглядывающего из разросшихся вокруг кустов. Видно было, что «Солнечному миру» (так называлось теперешнее население лагеря) решительно не по карману вернуть этому месту космическое великолепие, но всё здесь использовалось на полную катушку. Тут и там мне попадались всё новые и новые мастерские. Мимо керамической я пройти не смог и через несколько минут уже сидел за длинным столом, разминая в ладонях кусок глины.
Девочка лет четырёх старательно лепила мокрые комочки. Она раскладывала их перед собой, с умилением повторяя: «Ягушечки, ягушечки…» Мальчик постарше, спокойный и молчаливый, сооружал глиняный дом. Рядом сидела мама. Она то с восхищением вглядывалась в постройку, время от времени призывая остальных полюбоваться шедевром, то с ужасом пыталась остановить сына, который то и дело начинал коренную перестройку сооружения. Что-то лепила женщина лет сорока, которой, как я понял из её реплик, удалось на часок оставить ребёнка на чьё-то попечение. Мастерской руководила молоденькая Оля, чей сынишка время от времени врывался в мастерскую с приятелем; после короткой беготни оба снова вылетали на улицу. Она искренне сочувствовала творческим удачам и неудачам всех присутствующих, и мне было приятно чувствовать своё полнейшее творческое равноправие с четырёхлетней мастерицей лягушечек.
Впрочем, когда выяснилось, что я делаю свистульку, равноправие, к сожалению, нарушилось. Оля и вырвавшаяся на свободу мама внимательно следили за моими движениями, чтобы научиться наделять глину голосом. Мне удалось не ударить в грязь лицом, и мой китёнок запел – сначала сипло, потом баском. Десять минут спустя стали раздаваться первые звуки и с двух других рабочих мест. Я помог пригладить стенки у дувков и придать нужный наклон язычкам-рассекателям, поставил китёнка сохнуть в толпе других керамических фантазий и отправился дальше, немного гордясь собой.
Отправился вовремя. Неподалёку, на круглой танцевальной площадке, пели и плясали. Нет, скорее играли. Подойдя ближе и прислушавшись, я различил слова, знакомые с какого-то давнишнего детства:
Бояре, а мы к вам пришли.Молодые, а мы к вам пришли…
Компания здесь собралась пёстрая. Играли все: и дети разных возрастов, и родители, и педагоги, и два свободных коновода. Один мальчик сидел в инвалидной коляске, нескольких детей поддерживали те, кто был рядом, а девочку лет пятнадцати с вывернутыми руками и ногами крепко держали с двух сторон. Но никто, казалось, не замечал этих технических подробностей – слишком уж всем было весело. И лица тех, кто помогал стоять и ходить другим, светились от радости, что их подопечные играют со всеми, играют КАК ВСЕ!..
Началась новая игра. Теперь пели, повторяя по несколько раз:
Подружка моя,Ты не беспокойся.Я люблю тебя,Потому не бойся…
Чем больше пели, тем больше удовольствия это всем доставляло. Под пение происходили какие-то замысловатые переходы по двое и по трое в общий круг и из круга, одни выбирали других, но за смыслом игры я уследить не мог. Мне было вполне достаточно совсем другого смысла: всеобщей радости, контакта всех со всеми. Кстати, кому бы я мог спеть такую песенку?..
За ужином я сидел один: писатель с дочкой поели раньше. Столовую наполнял запах свежевыпеченных плюшек. Плюшки повариха выдавала только их авторам, а те торжественно угощали, кого хотели. Пока я ходил к раздаточному окошку за чаем, кто-то положил плюшку и мне. Кто? Это осталось тайной.
Так… Что у меня там было назначено после ужина?.. Ах, да! Ксюша пасёт Тимошу.
Лошадей пасли между столовой и конюшней, на зелёном, но уже почти выеденном лужке. Тимур был тёмно-коричневым с чёрным хвостом и чёрной гривой. Ага, это и есть гнедой!.. Украшение с разноцветными кисточками, сплетённое Ксюшей, ему очень подходило.
– А что – хороший вид отдыха: пасти лошадь? – спросил я.
– Отдыха? – изумилась Ксюша.
И тут же начала проводить со мной просветительную беседу, из которой я узнал, что Тимуру нельзя давать долго оглядываться по сторонам, а то ему начинают приходить в голову шальные мысли, что нужно следить, чтобы он не наступил на корду (так, видимо, назывался длинный ремень, конец которого держала Ксюша), что нужно давать ему свободно переходить с места на место в поисках травы, но при этом не пускать его туда, куда лошадей пускать не велено, что он может пастись рядом с Гребешком, но ни в коем случае не рядом с Сюзанной… И много ещё я узнал всяких полезных сведений, которые постепенно привели меня к пониманию того, что пасти лошадь – не отдых, а очень даже серьёзная работа (которая мне пока явно не по плечу), но Ксюше она доставляет огромное удовольствие.
Через некоторое время Тимур отправился в поисках зелёного корма поближе к Гребешку, и Ксюша последовала за Тимуром, стараясь идти впереди него (я уже был образован и знал, что это одно из важных правил). Я присел на одно из лежавших неподалёку брёвен и поглядел в сторону танцплощадки. Там был совсем другой набор участников и ведущих. Но доносились те же песни. Опять приходили бояре, опять кто-то уговаривал подружку не беспокоиться. И царил тот же блаженный восторг, который так пленил меня перед ужином.