– Вечером в компьютер введём, завтра в стенной газете опубликуем. А в конце смены книжку выпустим… Катя, я вижу, ты тоже придумала. Давай!
Кате лет пятнадцать. Те же затруднённые движения рук. Усилия, чтобы выговорить каждое слово. Но усилия радостные. Я бы даже сказал – победоносные. И сверкающий взгляд, и постоянно улыбающиеся губы.
– Э-э-т-т-о о-о-осёд-д-лан-н-ный ве-е-е-тер…
Снова раздались аплодисменты.
– Катя у нас молодчина. Она и эссе уже написала, и сказку сочинила, и рассказ. И вот определение классное, правда? Давай твоё определение, Лёня.
Я обернулся. Ба, да это же эмпирический определитель скорости потоков!
– Лошадь – это быстрая радость для детей.
– Молодец!.. Илья, что вы скажете?.. – Опять пошло трудное выговаривание… – Движение грации? Ну что, очень красиво!.. Теперь незадание на завтра…
Когда все разошлись и мы остались с писателем вдвоём, я спросил:
– А почему же вы задаёте – незадание?
– Да потому что его не надо делать. Разве что уж очень захочется… Да и то можно сочинить вместо заданного что-нибудь совсем другое… Знаете, я веду такую студию в Москве, но здесь это совсем другое. Ведь каждый из них через слово прорывается наружу, к нам с вами!..
– Да, любопытные здесь дела… Тут, наверное, у вас неплохая медицинско-педагогическая команда подобралась?..
Писатель кивнул:
– Команда у них замечательная. Только я к ней никакого отношения не имею.
– Как так?
– Да я сюда, в общем, как родитель приехал. С дочкой. Только через пару дней понял, что просто так здесь жить не смогу. Вот и открыл литературную студию. Игоря спросил, он сразу обрадовался: «Давайте». Но я у этих детей и родителей больше учусь, чем они у меня. Правда!.. На обед остаётесь? Тогда через пятнадцать минут встретимся.
Пятнадцати минут мне хватило, чтобы отыскать свой второй летний корпус. Как и остальные корпуса, он стоял в окружении могучих елей, будто лесная избушка. Но размеров был вполне приличных. А когда я вошёл в комнату номер два, то вообще оторопел. Это была ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ КОМНАТА!
Правда, вспомнив своё пионерско-лагерное детство, я прикинул, что это была просто обычная отрядная палата, коек этак на пятнадцать. Но здесь из мебели имелись одна-единственная кровать и тумбочка. Можно было играть в футбол или ездить на велосипеде.
На тумбочке стоял пластмассовый стаканчик со свежим букетиком полевых цветов. К стаканчику была прислонена самодельная открытка с искусно вырезанным домиком.
«Спасибо», – подумал я.
Выйдя, я поглядел на двери соседних комнат – видимо, таких же больших. На одной висела разукрашенная бумажная табличка «Кирюша Хорошев». На другой – «Митя и Сеня Зябликовы». Я закрыл свою дверь. На ней тоже была табличка: «Гость!» Да, с восклицательным знаком.
Пора было идти на обед.
Столовая уже была полна людьми. За квадратными столиками сидели дети с родителями. В соседней части зала столики были сдвинуты для больших компаний. Там, насколько я мог понять, сидели педагоги, врачи и прочие работники лагеря. Стоял ровный гул дружеского общения. Но время от времени происходили разнообразные шумовые эффекты. То упал, запнувшись, мальчик, который нёс к столу с грязной посудой свой стакан из-под киселя. То кто-то пронзительно завизжал. То раздались безудержные рыдания, очень быстро затихшие. Никто из-за этого не нервничал. Все прекрасно знали, что здесь так бывает, ничего страшного, каждая ситуация будет решена самым миролюбивым образом. Никаких родительских окриков, никаких жёстких интонаций, никаких шлепков. Ничего, ребята, все мы здесь такие…
Меня позвал за свой столик писатель. С его дочкой мы были уже прекрасно знакомы. Это оказалась та самая Ксюша, которая обещала мне показать своего любимца Тимошу. Да и вообще мне казалось, что я здесь уже давным-давно, что я совершенно свой. Знакомые лица виднелись тут и там.
– Внимание, дорогие мои, хорошие! – выйдя на середину зала, громко возгласила девушка, которую я видел на плацу («Инна, психолог, руководитель арт-кафе,» – уточнил писатель). – У нашего любимого доктора, Александра Ивановича, сегодня юбилей. У них с женой девятилетие супружеской жизни. От всех нас мы вручаем им обоим уникальную поздравительную открытку, изготовленную в нашем арт-кафе Ксюшей. Поздравляем!
Все захлопали. Доктор торжественно принял открытку, полюбовался ею, потом подошёл к нашему столику:
– Ксюша, спасибо тебе. Такую открытку очень приятно получить. Спасибо!
Ксюша скромно засияла, а её отец пожал доктору руку. Я тоже пожал. Мне доктор тоже понравился.
После обеда Ксюша умчалась в ткацкую мастерскую.
– Мы тоже туда заглянем, – сказал ей отец. – Беги.
Беседуя, мы шли, не спеша, по одной из бесчисленных дорожек лагеря, как вдруг… Писатель чуть не упал от толчка в спину. Я оглянулся. На тропинке стоял смуглый мальчик лет восьми, торжествующе улыбаясь и чего-то ожидая.
Писатель схватился за сердце и, не оборачиваясь, произнёс:
– Опять он меня перепугал! Опять чуть не довёл до инфаркта! Наверняка это Давид.
– Я же обещал вас сегодня пугать, – радостно отрапортовал Давид. – Уже третий раз напугал. И ещё буду, можно?
– Пугай, – вздохнул предынфарктный писатель. – Раз уж у тебя так классно получается, пугай.
Давид, восторженно подпрыгивая, умчался. Писатель, заметив мой недоумевающий взгляд, развёл руками:
– Вот такую игру мы с ним придумали. Времени мало занимает, зато море удовольствия.
– Дурацкая игра, – буркнул я, – до инфаркта доводить. Чёрный юмор.
– А я доволен, – усмехнулся мой собеседник. – У нас с ним отличный контакт на этом происходит. Тут это не так часто случается.
Мне вдруг пришло в голову, что хороший контакт случается редко не только тут. Много ли у меня их по жизни, хороших контактов? Да и вообще, есть ли кто-нибудь, кто доводил бы меня до инфаркта в шутку, а не всерьёз?
Но долго предаваться мрачным мыслям здесь как-то не получалось. Писатель скрылся в ткацкой мастерской, а я задержался, наблюдая ещё одну любопытную сцену.
Шестилетняя девочка ходила вокруг ели, подбирала с земли шишки и усердно ломала их пополам. Перед ней остановился молодой парень с бородкой (в столовой я видел его за столом педагогов) и восхищённо заметил:
– Как же это у тебя так получается шишки ломать?
Девочка молча остановилась перед ним и продемонстрировала своё мастерство.
– Я бы так не смог… – задумчиво сказал парень.
Подобрав с земли новую шишку, девочка протянула её сомневающемуся в себе взрослому.
– Это легко, – пояснила она.
Парень взял шишку двумя руками, изо все сил напрягся, но шишка не ломалась.
– Нет, не могу, – вздохнул он.
– Да это же легко! – выкрикнула девочка. – Гляди!
И сломала три шишки подряд.
Но у парня ничего не получалось. Он с восхищением глядел на девочку и удивлялся её могуществу. Её забавляла беспомощность человека, который был втрое выше её, и она терпеливо пыталась передать ему своё умение. Девочка летала во все стороны, принося новые горсти шишек, и ломала, ломала их без устали, звонко поясняя все подробности своих действий. Обоим становилось всё веселее и веселее. Я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь, и вошёл в мастерскую.
Точнее, я начал в неё входить. У входа на веранду, которая представляла собой ткацкую мастерскую, стояла женщина с печальными глазами, вся в чёрном, – и на этом фоне особенно ярко выделялись разноцветные нити, которые тянулись от неё к нескольким детям. Дети их наматывали или отматывали, а Надя (так все называли руководительницу мастерской), держала нити на растопыренных пальцах и непонятным образом помогала им перемещаться в нужные стороны.
– Заходите, заходите, – нараспев сказала Надя. – Только в ниточках не запутайтесь. Видите, тут между нами ниточки натянуты…
Под теми ниточками, которые я видел, мне удалось успешно пронырнуть. Наверное, здесь было много и других ниточек, мне не заметных. Что-то ведь привязывало девочек и мальчиков к этой мастерской. Они сидели за длинным столом, поглощённые сосредоточенными манипуляциями. В руках у них были загадочные деревянные рамки с гвоздиками, палочки, картонные кружки. Обычные увлечённые дети. Среди них я заметил Андрея, но вряд ли кто-нибудь сказал бы сейчас, что это ребёнок… как это?.. с особенностями.
Ксюша сидела за большой рамой с натянутыми, как струны, белыми нитями, между которыми она ловко просовывала шерстяные нитки разных цветов, отматывая их с клубков, лежащих у неё на коленях. Нижнюю треть рамки занимал радужный пушистый коврик, который она время от времени нежно поглаживала. Спросив разрешения, погладил и я. Да, очень приятно!..
Рядом сидел её папа, писатель, неуклюже обматывая шерстью крестик из деревянных планок. От упоения он высунул кончик языка и не обратил на мой приход никакого внимания. Ксюша заботливо им руководила: