Я позволила втянуть себя в предсвадебные приготовления, хотя знала, что они ни к чему. Платье, торт, виньетки, канапе: свадьба была самой большой, самой гламурной фотосессией, которую я когда-либо организовывала. Даже если я использовала детали, чтобы отвлечь внимание от чего-либо, то, по крайней мере, это роднило меня со всеми остальными невестами. Такое большое дело. Такое событие. Всем хотелось кусочек меня.
Дорин, моя лучшая подруга, редактор раздела мод, направила ко мне всю свою команду стилистов, и им пришлось попотеть.
— Европейская свадьба — я имею в виду, в этом сезоне будет так.
— Она ирландка. Это не в счет.
— Почему? Ирландия же в Европе? Разве не так?
— Физически да. Стилистически это Канада.
— О!
— Купите «Сваровски»[1]. И, по-моему, такое ожерелье отвлечет внимание от задницы двенадцатого размера.
— И остального!
— Нужно, чтобы она похудела до восьмого, если хочет влезть в белое…
Я наслаждалась игрой в принцессу, всей этой суетой и фривольностью. И получилось все, как в журналах, самый счастливый день в моей жизни.
Частично это было из-за близости к моей богемной матери-художнице, которую я почувствовала в тот день. Ниам (я всегда называла мать по имени) прилетела из Лондона, чтобы быть вместе со мной. Мне всегда хотелось иметь заботливую мать, пекущую печенье, а Ниам пыталась сделать меня скорее подругой, чем дочерью. Наши интересы редко пересекались, и мы были с ней как необитаемые параллельные миры. У нас с Ниам мало общего. Я прагматичная и традиционная, и это своего рода извращенное восстание против ее хаотичной развратной природы. После того как Ниам переехала в Европу, мы немного отдалились. Раз в два месяца мы говорили по телефону, но у меня никогда не возникало желания навестить ее, и у нее всегда было для этого извинение — бедность. Пять лет пролетели, а мы так и не встречались.
Я даже подумывала о том, чтобы ее не приглашать. Дело было не в том, что я не хотела, чтобы Ниам была на моей свадьбе, просто, мне кажется, под моей показной бравадой и равнодушием к ней скрывался страх, что она не приедет, если я ее приглашу. Моя мать не принимала брак принципиально и часто говорила, что ее собственные родители были глубоко несчастны. Я с ней не соглашалась, но это был тот аргумент, который ни я, ни она не решались приводить в доказательство своих теорий. По-моему, Ниам ранило то, что я оказалась ближе к ее родителям, чем к ней самой, и я нервничала каждый раз, когда она входила в роль заботливой матери и говорила мне вещи, которые я была не готова слышать.
То, что Ниам приехала, само по себе было откровением. За ночь до свадьбы она познакомилась с Дэном, и, после того как он отправился к себе на квартиру, моя мать и я остались выпить в моем номере в Плазе.
— Мне он нравится, — сказала Ниам позже, когда мы обе выпили уже достаточно, чтобы быть честными, но еще не достаточно, чтобы на утро об этом забыть. — Хотя я знаю, что мое мнение не важно.
Я коротко возразила, а она сказала:
— Бернардина бы его одобрила.
Я подумала, права ли Ниам или говорит это просто потому, что чувствует некоторую неуверенность.
— Он кажется надежным.
Это было явным преуменьшением. Безопасный предлог, чтобы задать главный предсвадебный вопрос: «Ты его любишь?» Было неправильно это спрашивать, и время было неподходящее, и, хотя я знала, что Ниам хотела как лучше, в тот момент я с Новой силой затосковала по бабушке. Десять лет прошло с момента ее смерти, а моя любовь к ней оставалась все такой же живой. Я хотела, чтобы Бернардина была на моей свадьбе не только для того, чтобы одобрить Дэна, но и потому, что я чувствовала себя неуютно, предпринимая этот большой шаг без нее.
Похоже, Ниам это почувствовала, потому что она сказала:
— Я тоже скучаю по ней.
Моя мать вопросительно на меня посмотрела, как будто она никогда не могла точно понять, о чем я думаю, потом подошла к своему чемодану и вытащила что-то из его переднего кармана. Это был большой потертый коричневый конверт.
— Открой его, — сказала она.
Внутри была пачка бледно-розовых и голубых тетрадей. Я тут же их узнала, потому что как раз такие продавались в почтовом магазине в Охаморе. Моя первая поваренная книга была записана в одной из таких тетрадей, небесно-голубой, озаглавленной «Рецепты бабушки Б.». Я писала ее с десяти до двадцати лет, и она по-прежнему была спрятана на дне буфета.
У меня все внутри сжалось, когда я вынула из пачки одну из тетрадей и пробежала глазами гордые ровные буквы, выписанные уверенной рукой моей бабушки.
— Это история ее жизни. С конца юности и дальше.
— Ты их читала?
Ниам удивилась вопросу. Она была права. Это был глупый вопрос, но меня слегка раздосадовало то, что она никогда не говорила мне об этих записях.
— Конечно, я их прочла. Я же ее дочь.
Ниам так сказала это «я же ее дочь», как будто Бернардина была жива.
— Я никогда тебе их не давала, потому что…
Я попыталась расслабиться, чтобы не выглядеть злой.
— …потому что, мне кажется, я ждала подходящего момента.
Я чувствовала, как во мне закипает ярость, но я ее подавила, и, когда мне удалось себя побороть, Ниам взяла меня за руку.
— Она по-прежнему любит тебя, — сказала она, — и я тоже люблю.
Ниам верила в загробную жизнь, что мне всегда казалось ерундой. Но мягкий звук ее голоса заставил меня сделать нечто, что, как я помню, я редко делала даже в детстве. Я положила голову матери на грудь и сидела так, пока странный запах ее духов и непривычное ощущение от прикосновения ее блузки к моей щеке не ослабели, пока все не растворилось в покое пребывания рядом с ней. Когда Ниам приподняла мое лицо, я почувствовала, как сквозь ее пальцы проскальзывают поколения матерей, что были до нее. На мгновение мне показалось, что меня снова обнимают сильные руки Бернардины.
Не знаю, как долго я так лежала, но сев, я поняла, что спустя десять лет после смерти бабушки я наконец осознала, что ее больше нет. Я точно знала, что моим следующим проектом будет адаптация ее рецептов для кулинарной книги и что моя мать была права: я не могла бы начать читать историю Бернардины до этого момента.
В чем я по-прежнему не была уверена, так это в своем решении выйти на следующий день замуж за Дэна. Я сказала себе, что это предсвадебное волнение, которое испытывает каждая невеста. Я боялась, что, если расскажу о своем состоянии Ниам, она посоветует мне отказаться, а у меня не будет достаточно сил, чтобы возразить ей.
У нас была традиционная католическая служба, и Ниам провела меня по проходу и передала Дэну. Дорин была моей свидетельницей. Идя по проходу в своем большом белом платье, я была переполнена сознанием того, что исполнилась моя мечта. В то же время я не верила, что это происходит в действительности. Моей единственной мыслью было: «Все на меня смотрят». Тем не менее это был самый вдохновенный момент моей жизни. Он был лучше, глубже, чем что-либо, что я когда-либо испытывала. Я была частью сказки, которую, как мне казалось, я давно забыла, но теперь я поняла, что она просто дремала во мне. Надежда с каждым годом все больше охватывала меня и с каждым же годом все глубже пряталась на дне души. Наконец все это прорвалось, когда я со всхлипываниями представила себе свои дальнейший путь до конца жизни. Это произошло со мной благодаря Дэну.