— зачастую отвратительным. Но даже когда мы противопоставляем себя некой традиции, мы не можем порвать с прошлым, которое нас сформировало, как не можем отделять себя от настоящего, в котором живем. По мере более тщательного изучения религиозной истории империи триумф Церкви, как нам представляется, будет все больше казаться венцом долгой эволюции верований. Нельзя постичь христианство V века, его величие и недостатки, его духовную высоту и его детские суеверия, если не знать более древних нравственных учений того мира, в котором оно распространялось. Вера друзей Симмаха, какова бы она ни была, отстояла от религиозных идеалов Августа гораздо дальше, чем от религии их оппонентов в сенате. Я надеюсь, что эти очерки смогут показать, каким образом языческие культы Востока отвечали давнему стремлению римского общества, которое долго довольствовалось достаточно примитивным идолопоклонством, в сторону более развитых и более глубоких форм благочестия. Возможно, их влечение к мистицизму заслуживает всех тех упреков, которым подлежит и неоплатоническая теургия, черпающая вдохновение из этих же источников; однако, признавая равным образом божественную сущность души, они укрепили в человеке ощущение его особого достоинства; сделав внутреннее очищение главной целью земного существования, они облагородили и возвысили физическую жизнь и придали ей почти сверхъестественную напряженность, которой прежде не знал античный мир.
Июль 1906
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
При подготовке этого второго издания восемь лекций, составляющие основную часть этой книги, почти не были изменены, и, если не считать главы о Сирии, к ним были сделаны лишь незначительные добавления. Последних вполне могло получиться гораздо больше, однако я не хотел, чтобы эти лекции превратились в научные диссертации, а мысли, которые в подобном изложении являются самым важным, потонули в обилии фактов. Таким образом, в целом я ограничился тем, чтобы устранить из текста некоторые ошибки, которых не учла или породила корректура.
Примечания же, напротив, были основательно пересмотрены; я постарался учесть в них предложения и замечания, полученные мной от любезных читателей, указать новые публикации и использовать результаты моих собственных исследований. Индекс облегчит читателю поиск затронутых в очерках предметов.
Здесь я должен в очередной раз поблагодарить моего друга Шарля Мишеля, взявшего на себя утомительный труд снова прочитать эту книгу в гранках, за его скрупулезное внимание и мудрость, которые уберегли меня от многочисленных промахов.
Февраль 1909
ВОСТОЧНЫЕ РЕЛИГИИ В РИМСКОМ ЯЗЫЧЕСТВЕ
Глава I
РИМ И ВОСТОК — ИСТОЧНИКИ
Нам нравится считать себя наследниками Рима, и мы с легкостью убеждаем себя в том, что латинский гений, вобрав в себя греческий дух, осуществлял в античном мире интеллектуальную и нравственную гегемонию, сравнимую с той, какая впоследствии перешла к Европе, и навсегда наложил глубокий отпечаток на культуру всех народов, подпавших под власть цезарей. Полностью отрешиться от этого трудно, да и отказаться от аристократических замашек нелегко. Нам тяжело поверить, что Восток не всегда довольствовался более или менее зависимым положением, от которого он сегодня медленно оправляется, и мы с готовностью приписываем древним жителям Смирны, Берита и Александрии те же недостатки, которые мы наблюдаем у нынешних левантинцев. Рост влияния Востока на фоне упадка Империи часто расценивается как пагубное явление, симптом медленного разложения античного мира. Даже сам Ренан, по-видимому, не вполне дистанцировался от этого старого предрассудка, когда написал об этом следующие слова{1}: «Более старая и обветшавшая цивилизация неизбежно заражала своим гниением более молодую».
Но если рассматривать реальные факты, сохраняя хладнокровие и не поддаваясь оптическому обману, поддаваясь которому мы воспринимаем непосредственно окружающие нас предметы в увеличенном виде, вырабатывается совершенно иное убеждение. На Востоке Рим, безусловно, обрел точку опоры для своего военного могущества: на Дунае и Рейне всегда размещались более крупные, более доблестные и более дисциплинированные легионы, чем на Евфрате и Ниле. Но даже до того, как Константин перенес на Восток центр политической власти, индустрии и богатства, в основном именно там, причем как раз в областях со «старой цивилизацией», проявляется техническое мастерство, художественная плодовитость, мудрость и, наконец, наука.
В то время как Греция, обедневшая, униженная, истощенная, влачила жалкое существование, Италия обезлюдела и была не в состоянии себя прокормить, а другие провинции Европы едва успели выйти из состояния варварства, Малая Азия, Египет и Сирия давали огромные урожаи, которые обеспечивали им мир с римлянами. Их промышленные города продолжали и развивали все традиции, создавшие их былое величие. Экономическая активность этих важных стран-производителей и экспортеров соотносилась и с более интенсивной интеллектуальной жизнью. Они преуспевали во всех профессиях, кроме воинской, и их превосходство бросалось в глаза даже недружелюбно настроенным римлянам. Мираж восточной империи будоражил воображение этих верховных хозяев мира. Похоже, именно этой мыслью руководствовался диктатор Гай Юлий Цезарь; триумвир Антоний попытался ее реализовать, а Нерон подумывал снова перенести свою столицу в Александрию. Волею судеб, Рим, опиравшийся на силу своих армий и созданную им правовую систему, подпал под моральное влияние более развитых народов, даже при том, что долгое время сохранял свой политический авторитет. С этой точки зрения в общих чертах история империи в течение трех первых столетий нашей эры характеризуется как «мирное вторжение» Востока на Запад{2}.
Этот факт становится еще более очевидным по мере более подробного изучения различных аспектов римской цивилизации, и, прежде чем перейти к конкретной теме, которая и станет предметом этих очерков, мы позволим себе осветить с нескольких сторон эту плавную метаморфозу, частным феноменом которой является проповедь восточных культов.
Прежде всего, подражание Востоку проявляется в политических институтах{3}. Чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить то, как происходило управление империей в момент воцарения Августа, с тем, каким оно стало при Диоклетиане. С возникновения принципата Рим властвовал над миром, но не управлял им. Он до минимума сократил количество своих чиновников; его провинции — лишенные политической организации союзы городов, в которых он довольствовался созданием полиции, — были больше похожи на страны, находящиеся под протекторатом, чем на завоеванные земли{4}. Лишь бы в них поддерживалась безопасность, лишь бы граждане, чиновники или купцы, могли вести там свои дела, а остальное для Рима почти не имело значения. Он не обременял себя заботами об организации общественных служб, предоставляя широкую автономию городам, уже существовавшим на подвластных ему землях или созданным по его образу и подобию. Налоги взимались банковскими синдикатами, общественные земли за плату сдавались в аренду хозяевам; даже сама армия до реформ Августа не была постоянной и штатной: теоретически она формировалась из отрядов, набираемых для военной кампании и распускаемых после победы.
Римские институты остаются сугубо городскими: они лишь с трудом применимы к огромной территории, на управление которой претендуют. Это очень неповоротливая машина, неспособная работать без перебоев,