удел»[10]. Конечно, это можно объяснить тем, что землю оскверняет преступник, заслуживший казнь, но слишком уж напрашиваются параллели с другими древними законодательствами: землю оскверняет не сам преступник, а преступник казненный.
Казни могли объяснять самыми разными причинами, могли по-всякому обосновывать их необходимость, могли превращать их в многочасовое шоу, но все-таки в большинстве случаев для них выделяли особые места не в центре города. Такие места должны были находиться не очень далеко, чтобы и осужденному, и зрителям достаточно легко было туда добираться, но все-таки им надлежало быть в стороне от домов, где живут люди. История знает исключения: зверские казни, которые в 1570 году Грозный обрушил на своих же приближенных и руководителей опричнины, проводились на Красной площади. Здесь же через сто с лишним лет Петр Первый будет казнить стрельцов. Обоим жестоким правителям нужно было довести суровость наказания до предела – и не только за счет пыток и мучений, но и за счет демонстрации происходящего в самом сердце города. Так же будут действовать якобинцы, демонстративно поставившие гильотину на площади в центре Парижа. Но эти исключения только подчеркивают многовековое правило.
«Тайбернское дерево» – сложное сооружение, на котором можно было повесить сразу нескольких осужденных, – стояло не в самом Лондоне, а в деревушке Тайберн, не входившей ни в состав города, ни в состав королевской резиденции – Вестминстера. В этом месте, где сегодня туристы спешат предаться шопингу на Оксфорд-стрит, с конца XII века казнили людей. Преступников обычно везли сюда из Ньюгейтской тюрьмы, находившейся примерно в пяти километрах. Виселица, которая была видна издалека, напоминала всем, кто подъезжал к Лондону или выезжал из него, о том, что с законом шутки плохи, но в то же время не оскверняла места, где жили горожане и король. Точно так же и места казни более благородных преступников – Тауэрский холм, и даже сам Тауэр, – находились совсем рядом с Сити, но все-таки за его пределами.
В Париже, правда, ситуация была иной: Гревская площадь, где по крайней мере с начала XIV века, а может быть, и раньше происходили публичные казни, находилась в пределах городских стен, – но все-таки не на острове Сите, не рядом с собором Парижской Богоматери, не там, откуда начинался город, где были его святыни. Получившая свое название от слова «галька, камешки», Гревская площадь была ровным местом на правом берегу Сены, где издавна находился порт, а затем возник рынок. В начале XII века рынок убрали, площадь опустела, и с тех пор ее использовали для разнообразных развлечений: здесь могли устраивать фейерверки и процессии, а могли сжигать Талмуд, как это было в XIII веке, и казнить, как это происходило вплоть до XVIII столетия.
В Москве место публичных казней эволюционировало в обратном направлении. Болотная площадь долго была действительно болотом, потом лугом, где тренировались стрельцы, а жители города собирались на кулачные бои. Сегодня трудно представить себе, что это место находилось за городом, но именно так и было – и не просто за городом, а за рекой: Кремль, символ власти, совсем рядом, но отделен от пространства, где проливалась кровь, водной преградой.
Знаменитая картина Франсиско Риси «Аутодафе в Мадриде» прекрасно иллюстрирует представление о казни как о спектакле. На одной из главных мадридских площадей – Пласа-Майор – действительно воздвигнуто что-то вроде театра – со сценой, где должна происходить церемония, с местами для зрителей-придворных и с «королевской ложей» на балконе одного из зданий. Вот только здесь никого не сжигали – в центре города оглашали приговор, призывали виновных отречься, а затем процессия устремлялась за городские стены. При этом у несчастных еретиков была еще возможность покаяться и избежать не смерти вообще, но по крайней мере смерти огненной и получить менее мучительную казнь через удушение. Кстати, сожжение на костре за религиозные преступления было пусть лицемерным, но способом обойти невозможность для церкви проливать кровь – точно так же, как и передача еретика в последний момент для казни светским властям. Снова мы видим все то же: казнь воспринимается как нечто само собой разумеющееся, как спектакль, как действо, как развлечение, – но ощущение, что есть в отнятии жизни что-то дурное, все-таки остается.
Кристофер Бём подчеркивает, что им собран огромный материал о казнях, совершавшихся сразу группой людей, например побивание камнями, в котором могли участвовать десять и больше человек. Примеры этого можно встретить по всему миру. Обычно подобная практика объяснялась тем, что так оказывалась невозможной кровная месть конкретному человеку, казнившему преступника.
Но даже там, где кровная месть давно ушла в прошлое, казнь часто поручали избыточному количеству людей – и один виноватый в этом новом убийстве как будто исчезал, растворялся в коллективном действии. Так было и в XVII–XVIII веках – вот как это описано у Мишеля Фуко:
Осужденного долго водят, показывают, унижают, всячески напоминают о чудовищности совершенного преступления, он подвергается оскорблениям, а иногда нападению толпы. В месть монарха должна привходить месть народа. Последняя совсем не составляет основания мести суверена, и король отнюдь не выражает месть народа; скорее, народ призван оказывать содействие королю, когда тот решает «отомстить своим врагам», особенно если эти враги – из народа. Такова своего рода «эшафотная служба», которую народ обязан нести в интересах королевской мести[11].
Когда публичные многочасовые казни уйдут в прошлое, приговор будут приводить в исполнение расстрельные взводы. Почему-то окажется важно, чтобы тот, кто нажимает на курок, не знал, его ли пулей сражен маршал Мюрат или же пулей, вылетевшей из ружья того, кто стоял с ним рядом.
Но все-таки люди «изобрели» смертную казнь еще в незапамятные времена. И это было именно человеческое изобретение. Животный мир знает агрессию, знает подавление слабых особей более сильными, животные охотятся и убивают представителей других видов ради еды, они могут убивать конкурентов собственного вида – но не способны осудить другого на смерть, приговорить за то, что тот нарушил некие писаные или неписаные правила. Животные убивают на охоте для того, чтобы прокормиться, и в борьбе за жизненное пространство, самку или лидерство – по сути, ради выживания.
Смертная казнь существовала – пусть в зачаточном виде – уже в первобытности, ее, безусловно, знали древние восточные государства и античный мир, в Средние века она превратилась в роскошные и кровавые представления, порой длившиеся – к удовольствию зрителей – по многу часов. В последующие столетия эта публичность начала сходить на нет – хотя случались