Вести об отце разнеслись быстро, и вскоре друзья начали приходить к нам, чтобы помочь. Кольсум принесла воды, которую она набрала из источника возле священного храма, известного своей целительной силой. Ибрагим уселся во дворе и начал читать Коран. Голи пришла с маленьким сыном, спящим у нее на руках, и принесла нам горячий хлеб и тушеную чечевицу. Я поила приходящих чаем, чтобы они не мерзли. Стоя возле отца на коленях, молилась о движении век, даже о гримасе — о любом знаке того, что жизнь все еще теплится в нем.
Как только наступила ночь, пришел Рабийи, лекарь нашей деревни, с сумками трав, свисавшими с плеч. Он сложил их около двери и опустился на колени перед отцом, чтобы осмотреть его при свете масляной лампы, и сощурился, вглядываясь в лицо отца. Огонек едва трепетал.
— Мне нужно больше света, — сказал Рабийи.
Я одолжила у соседей две лампы и поставила их рядом с подстилкой. Лекарь приподнял голову отца и осторожно размотал чалму. Голова казалась тяжелой и распухшей. При свете его лицо выглядело пепельным, густые, черные с проседью волосы тоже словно покрылись пеплом и стали жесткими. Рабийи дотронулся до запястий, потом до шеи отца, а когда не нашел то, что искал, приложил ухо к груди. В этот момент Кольсум шепотом спросила у моей матери, не хочет ли она еще чая. Лекарь взглянул на нас, попросил никого не шуметь и, послушав снова, встал. Лицо его было мрачным.
— Его сердце едва бьется, — объявил лекарь.
— Али, владыка среди людей, дай моему мужу сил! — вскричала моя матушка.
Рабийи собрал сумки, достал несколько пучков трав, объяснил Кольсум, как сварить из них отвар для укрепления сердца. Еще он пообещал, что зайдет завтра утром, чтобы проведать отца.
— Да изольет Аллах на вас свою милость! — сказал он, уходя.
Кольсум начала отрывать листья от стеблей и бросать травы в котел, наливая туда воду, которую вскипятила матушка.
Рабийи остановился во дворе, чтобы поговорить с Ибрагимом, еще сидевшим там.
— Не прекращай молитв, — предупредил он, а потом я услышала, как он шепотом добавил: — Но Аллах может забрать его уже вечером.
Во рту у меня словно возник привкус ржавчины. Отыскав матушку, я бросилась в ее объятия, мы простояли так минуту, и глаза наши были полны печали.
Отец начал хрипеть. Его рот обмяк, губы разошлись, а дыхание стало будто шелест опавших листьев, гонимых ветром. Матушка бросилась к нему от очага, ее пальцы были зелеными от трав. Склонившись над ним, она зарыдала:
— Ох, любимый мой! Ох!
Подбежала Кольсум, взглянула на отца и увела матушку к очагу, потому что сделать уже было ничего нельзя.
— Давай закончим лекарство для него, — сказала Кольсум, чьи ясные глаза и румяные, как гранат, щеки подтверждали ее силу травницы.
Когда снадобье сварили и охладили, Кольсум слила жидкость в неглубокую миску и поставила у отцовского изголовья. Матушка приподняла его голову, Кольсум аккуратно, по ложке влила лекарство ему в рот. Большая часть отвара пролилась на подстилку. Кольсум снова попыталась дать отцу лекарство, но он подавился, закашлялся и на мгновение, казалось, перестал дышать.
Кольсум, которая всегда была очень спокойна, дрожащими руками поставила чашку и взглянула матери в глаза.
— Мы должны подождать, когда он придет в себя, чтобы опять попробовать дать ему лекарство, — сказала она.
Платок матушки съехал, но она не замечала этого.
— Ему нужно лекарство, — тихо сказала она, но Кольсум ответила, что дыхание ему нужно больше.
Ибрагим начал сипнуть, и Кольсум попросила меня поухаживать за ним. Я налила горячего чая, положила фиников и отнесла ему во двор. Ибрагим поблагодарил меня одними глазами, не переставая читать, будто от его слов зависела жизнь моего отца.
Возвращаясь в дом, я задела посох отца, который висел на крючке у двери во двор. Я вспомнила, как во время нашей последней прогулки он привел меня посмотреть на изваяние древней богини, спрятанное под водопадом. Медленно и осторожно двигались мы по выступу, пока не дошли до статуи, скрытой за стеной воды. На богине была высокая корона, казалось наполненная облаками. Ее красивая грудь была покрыта тонкой тканью, а на шее у нее было ожерелье из больших камней. Я не увидела ее ног — одежда будто сливалась с волнами. Она протягивала могучие руки, которые были больше, чем руки любого мужчины, так, словно заклинала водопад.
В тот день отец очень устал, но, задыхаясь, он карабкался по крутым тропам к водопаду, чтобы показать мне это прекрасное зрелище. Сейчас он дышал даже тяжелей, чем тогда, отец хрипел так, будто это были последние его вздохи. Его руки начали двигаться, как маленькие, беспокойные мыши. Они ползали по его груди, метались по рубахе. Длинные пальцы были коричневыми от работы на полях, под ногтями осталась грязь, которую он смыл бы перед тем, как войти в дом, будь он здоров.
— Обещаю, что всю жизнь буду заботиться о нем, если ты не заберешь его у нас, — шептала я Богу. — Я буду молиться каждый день и никогда не пожалуюсь на то, как мне хочется есть во время поста на Рамадан, даже шепотом.
Вдруг отец начал хватать руками воздух, будто сражался с болезнью единственной частью тела, в которой еще оставалась сила. Кольсум села рядом с нами около подстилки отца и начала молиться с нами, а мы наблюдали за его руками, за дыханием. Я рассказала матери о том, каким усталым казался отец во время нашей последней прогулки в горах, и спросила, может быть, из-за нее он так ослаб.
Она приложила руки к моему лицу и ответила:
— Свет очей моих, может быть, это давало ему силу.
В самый темный час ночи отец стал дышать тише, а руки перестали двигаться. Матушка укутала его одеялом, и лицо ее стало спокойней.
— Теперь он сможет немного отдохнуть, — удовлетворенно сказала она.
Я вышла во двор, который примыкал к дому соседей, принести еще чая Ибрагиму. Он пересел на подушку около ткацкого станка с бирюзовым ковром, который я еще не закончила. Недавно моя матушка продала этот ковер странствующему торговцу шелком по имени Хасан, который намеревался вернуться за ним позже. Но источник, из которого я получила бирюзовую краску, так понравившуюся Хасану, все еще оставался потаенным, известным только мне и отцу, даже сейчас лицо мое покрывалось краской стыда, стоило мне вспомнить, как встревожил отца мой визит к Ибрагиму.
Я продолжила свое бдение около отца. Может быть, скоро эта ужасная ночь закончится и новый день принесет нам неожиданную радость — глаза моего отца откроются или он сможет принять лекарство. А потом, когда ему станет лучше, мы снова пойдем на прогулку в горы и будем петь вместе. Ничто бы не обрадовало меня сейчас больше, чем снова услышать, как он нескладно поет.