Гостахам провел нас через навесные деревянные ворота, и мы остановились на секунду, чтобы оглядеть его дом. Он был так велик, что мы не знали, куда пойти сначала. Гостахам миновал узкий коридор, поднялся по ступеням и провел нас в бируни, наружные комнаты, где принимали гостей-мужчин. В Большой комнате на окнах изображены два зеленых лебедя, пившие воду из фонтана. Потолок и стены украшали белые лепные цветы и виноградная лоза. Рубинового цвета ковры, сотканные самыми плотными узлами, которые я видела, дополняли мягкие подушки темно-красного цвета. Даже в этот холодный день комната словно излучала тепло.
Гостахам поднял окна, открывшиеся до земли, и мы вошли в большой внутренний двор. В тени двух тополей я увидела бассейн, наполненный водой. Это заставило меня вспомнить о единственном дереве в моей деревне — большом кипарисе. Иметь собственную тень для единственной семьи и собственные деревья показалось мне невообразимой роскошью.
Во дворике мы встретили Гордийе, жену Гостахама. То была полная женщина, с крупными широкими бедрами и тяжелой грудью. Она медленно приблизилась и поцеловала каждую из нас в обе щеки. Один из ее слуг только что вскипятил воду, и, наблюдая за тем, как она доливает воду в чайник, я удивлялась, что в таком богатом доме заваривают уже использованные листья. Чай был безвкусный, как вода, но мы поблагодарили Гордийе:
— Пусть ваши руки никогда не болят.
— Сколько тебе лет? — спросила она меня.
— Пятнадцать.
— А! Тогда тебе нужно встретиться с Нахид. Ей тоже пятнадцать, и она дочка женщины, которая живет по соседству.
Она повернулась к моей матери.
— Нахид из очень хорошей семьи. Я все надеюсь, что они закажут у нас ковер, но пока они этого не сделали.
Меня удивило, что эта женщина хочет продать как можно больше ковров, хотя у нее и так было все, что только можно желать. Но прежде чем я успела спросить что-нибудь, Гордийе сказала, что мы, наверное, устали, и проводила нас в маленькую комнатку, втиснутую между кладовой и отхожим местом. Здесь не было ничего, кроме подстилок, одеял и подушек.
— Прошу прощения за то, что комната такая неуютная, — сказала Гордийе, — но все остальные к вашему приезду были заняты.
Моя матушка попыталась скрыть свое разочарование. Стены в комнате были грязными, а на полу виднелись полосы пыли. Дом Гостахама был дворцом по сравнению с нашим, но комната, которую мы отныне должны делить, казалась гораздо бедней.
— Ничего, — учтиво ответила матушка, — мы и так не заслуживаем вашей доброты.
Гордийе оставила нас отдохнуть. Я развернула свою подстилку, стряхнула пыль и тут же раскашлялась. Я услышала, как один из слуг вошел в комнату по соседству с нашей, а другой открыл дверь в отхожее место. Разнесся густой запах, резче верблюжьего.
— Мы теперь слуги? — с тревогой спросила я матушку.
Она лежала на своей подстилке, и глаза ее были широко открыты.
— Пока нет, — ответила она.
Но я заметила, что ей не дает покоя тот же вопрос.
Отдохнув, мы присоединились к Гостахаму и Гордийе за ужином. Какой пир предстал нашим глазам! Я никогда не видела такой еды даже на свадьбах, однако для Гостахама и Гордийе это было обычной трапезой. Здесь был охлажденный суп из простокваши с укропом, мятой, зеленым изюмом, орехами и лепестками роз; тушеная курица с подслащенным барбарисом; нежные баклажаны, приготовленные с чесноком и пахтой; рис, приправленный шафраном, с хрустящей коричневой корочкой; пряный овечий сыр; горячий хлеб, а также тарелка редиски, свежей мяты и горьких трав для пищеварения. В этот вечер я съела слишком много, будто пытаясь восполнить то время, когда мы недоедали.
Когда все наелись, моя матушка начала говорить:
— Драгоценные хозяева, высокая честь нам, что вы приняли нас и накормили так, будто мы расстались только вчера. А мы ведь не виделись больше двадцати пяти лет, почтенный Гостахам. За это время ты поднялся выше, чем самая высокая из звезд. Как же ты пришел к этому: к прекрасному дому, к успеху, которого желает любой человек?
Гостахам улыбнулся и сложил руки на своем большом животе.
— Более того, когда я сам просыпаюсь утром, оглядываюсь вокруг, то не верю своим глазам. А когда вижу Гордийе рядом со мной, понимаю, что мечты мои стали явью. И я благодарю Аллаха за дарованное мне.
— Пусть оно и дальше прирастает, — отозвалась матушка.
— Но так было не всегда. Задолго до твоего рождения, — сказал он мне, — мой отец понял, что если он вернется в родную деревню, то останется беден. Наследство он получил бы маленькое, вот и решил переехать в Шираз попытать счастья. Мы были так бедны, что мне пришлось помогать ему ткать ковры. В двенадцать лет я обнаружил, что умею вязать узлы быстрей многих других.
— Как и моя дочь, — гордо сказала матушка.
— Наш дом был так мал, что в нем не было места для ткацкого станка. В хорошую погоду я работал на заднем дворе, должно быть, как и ты. Однажды я начал ткать ковер так быстро, что люди собрались поглядеть. Тогда мне очень повезло — один из них был хозяином самой крупной мастерской Шираза. Он никогда не искал учеников специально — зачем, если можно просто учить сыновей своих рабочих. Но, увидев, как быстро я могу ткать, он предложил мне работу. Следующие пять лет были самыми тяжелыми. Хозяин мастерской требовал от каждого по способностям, не обращая внимания на возраст. Из-за того что мог работать быстро, я должен был выткать ковров больше, чем любой другой подмастерье. Однажды хозяин заметил, что я отошел от станка. В тот день он приказал своим подручным бить меня по спине и ступням, пока я не начну кричать. Только глупец будет калечить руки ткача, но какое хозяину было дело до того, смогу ли я ходить…
Его история потрясла меня. Я слышала о детях младше меня, в основном сиротах, которых заставляли часами работать за ткацким станком. Иногда в конце рабочего дня им не хватало сил подняться с земли, и опекунам приходилось тащить их домой. Эти дети проводили годы сидя за станком, поэтому ноги у них вырастали искривленными, а головы казались слишком большими для искалеченных тел. Когда они пытались ходить, то ковыляли, как старики. Я была рада, что выросла в деревне, где никто не позволил бы ткацкому станку искалечить ребенка. Но, несмотря на это, когда мне приходилось работать за станком в жаркий весенний день, я завидовала птицам и даже бегающим по улице собакам. Ведь они могут умчаться куда захотят. Быть юным и подолгу сидеть смирно и работать, когда в жилах бурлит кровь, хочется смеяться и отдыхать, — такой труд заставлял взрослеть быстро.