Читать интересную книгу Музыка и тишина - Роуз Тремейн

— Все ваше время.

— Извините, герр Ингерманн…

— Его Величество, разумеется, ничего не сказал вам. Никто не сказал, а то вы, возможно, и не приехали бы. Но именно здесь мы и существуем. За исключением тех благословенных дней, когда нас зовут в Vinterstue, где мы играем.

Питер Клэр недоверчиво смотрит на Йенса Ингерманна.

— Но какой цели может служить оркестр в погребе? Здесь нас некому слушать.

— О, это гениальная выдумка, — говорит Йенс Ингерманн. — Говорят, во всей Европе нет ничего подобного. Я спросил вас, не заметили ли вы в Vinterstue чего-нибудь необычного. Вы не заметили двух железных колец в полу?

— Нет.

— Сейчас я не помню, прикреплены к ним веревки или нет. Вероятно, нет, иначе вы бы заметили. Видите ли, мы находимся прямо под Vinterstue. Рядом с троном часть пола может подниматься и опускаться с помощью веревок. Под люком есть решетка, а под ней набор медных труб разного размера, которые выведены в своды погреба. По форме они напоминают музыкальные инструменты, поэтому звуки, которые мы производим здесь, без всякого искажения передаются наверх, и посетители Короля дивятся, слыша их; они не знают, откуда доносится музыка, и думают, уж не призраки ли давно умерших музыкантов играют в Росенборге.

Говоря все это. Йенс Ингерманн расхаживает по погребу, но Питер Клэр стоит где стоял, осматривается по сторонам и видит, что факелы не единственный источник света в погребе, что две узкие щели в стене выходят в сад. Это не окна, а всего лишь отверстия в кирпичной кладке. И глядя на них, Питер Клэр видит, как несколько заблудившихся снежных хлопьев влетают в погреб.

Ингерманн читает его мысли.

— Если вы думаете, что нам было бы здесь теплее, если бы это помещение не было открыто внешнему миру, то все мы с вами согласимся, но я лично просил Короля приказать заделать эти отверстия… Он отказывается. Говорит, что вину надо дышать.

— Но мы можем замерзнуть здесь насмерть. Разве ему это безразлично?

— Я иногда думаю, что если бы кто-нибудь из нас умер, то он, возможно, и отвел бы нам другое место, однако на такую роль весьма трудно найти добровольца.

— Но как мы можем сосредоточиться, если нам холодно?

— От нас ждут, что мы привыкнем; и вот что удивительно — мы действительно привыкаем. Средиземноморцам, которые есть в нашей небольшой компании, синьору Руджери и синьору Мартинелли, это особенно тяжело. Немцы, датчане, англичане и, разумеется, норвежцы переносят довольно сносно. Вы сами убедитесь.

Пуговицы

После крещения младенца Кристиана забрали от матери.

В то время существовал обычай вверять ребенка попечениям более старшей женщины, — как правило, матери матери, — поскольку считалось, что более зрелые женщины более опытны в борьбе со смертельной опасностью и лучше своих отпрысков способны бороться за жизнь младенца.

Королева София утешилась двумя дочерьми и запретным вязанием, но полагают, что жажда накопления тайного богатства ведет отсчет с того момента, когда ее лишили сына, к которому она уже успела привязаться.

Едва теплившаяся жизнь Принца Кристиана была вверена заботам его бабки Герцогини Елизаветы Мекленбургской{21}, жившей в Гюстрове{22}, что в Германии. Она наняла двух трубачей и повелела им расхаживать перед дверью, которая вела в комнату Принца. Когда ребенок кричал, им надлежало дуть в трубы, и Герцогиня или ее женщины тут же прибегали. То, что трубные гласы поднимали весь замок, отнюдь не тревожило Герцогиню. «Главное, — говорила она с раздражением, — чтобы ребенок не умер. Остальное ерунда».

Чтобы конечности Принца не искривились, в его пеленки вдоль тельца продевались металлические прутья. Ребенок кричал днем и ночью, днем и ночью ревели трубы. Когда одна из женщин предложила убрать прутья, неумолимая Герцогиня обвинила ее в излишней снисходительности и слезливой сентиментальности. Однако на своей кухне она наблюдала за приготовлением мази из листьев окопника для излечения натертостей, причиненных железными прутьями. Когда у Принца начали прорезаться молочные зубы, она распорядилась не разрезать ему десны, чтобы они могли раскрыться так, как «земля раскрывается, давая свободу первым весенним побегам».

Когда пеленкам было дозволено не так плотно сжимать маленького Принца, его крепким ножкам разрешили лягаться, а пухлым ручкам исследовать предметы, находящиеся в пределах их досягаемости, Герцогиня стала часто сажать маленького Кристиана себе на колени и разговаривать с ним. Говорила с ним она по-немецки. Она рассказала ему о том, как устроены небо и земля, о том, что Бог и Его святые пребывают высоко в безграничной голубизне неба и что ангелы летают среди белых облаков. «Теперь ты понимаешь, — объяснила она, — что поскольку Дания водное королевство с тысячью озер и отражения небес здесь более многочисленны, чем в других местах земли, то отражения эти, видимые глазами людей и хранимые в сердцах людей, заставляют их любить и Бога, и природу и делают их спокойными и миролюбивыми. Когда ты станешь Королем, то сможешь править ими и пользоваться их полным доверием».

Пока она говорила, Принц играл с ее волосами, которые она специально для него распускала и заплетала их в косы. Некоторые до сих пор шепчутся о том, что Король признался в одной странной вещи: он думает, что помнит длинные золотые косы своей бабушки Герцогини Мекленбургской, и когда бывает особенно взволнован, то поглаживает большим и указательным пальцами свою собственную косу, свои священные спутанные волосы, и что это поглаживание собственных волос успокаивает и утешает его. Однако никто не знает, правда ли это, а если правда, то кому он в этом признался. Возможно, Кирстен. Или Кирстен все это выдумала.

Говорить он начал очень рано, но говорил, разумеется, на немецком. У него был такой громкий голос, что, когда он кричал, его слышали на расстоянии, отделенном несколькими комнатами, что вскоре и привело к решению отпустить дневных трубачей, в которых отпала нужда. Однако ночных трубачей оставили. Герцогиня Елизавета страшилась силы снов. Если не успокоить ребенка после ночного кошмара, то мало-помалу он начнет смешивать видения с реальностью и постепенно впадет в меланхолию.

Ночному трубачу выдали новый инструмент и новые инструкции. Ему вменялось в обязанность не только трубить, если Принц Кристиан ночью заплачет, но и играть бодрую мелодию, чтобы отогнать детские страхи.

Говорят, что Кристиан и этого не забыл. Иногда в три или четыре часа ночи музыкантов поднимают с их постелей над конюшней и призывают в королевскую спальню, где они наигрывают кадрили и прочую веселую музыку.

В возрасте трех лет, постоянно и беспрерывно говоря на немецком, слегка пересыпанном французским, который Принц усвоил благодаря своим посещениям прачечной в Гюстрове, где прачки-француженки подхватывали его своими горячими, пухлыми руками и запечатлевали на его щеках жирные поцелуи, Кристиана вернули в Росенборг к родителям Королю Фредрику и Королеве Софии. Впервые в жизни он увидел, что у его матери тоже длинные золотые волосы.

Чтобы умерить его безостановочную болтовню, Кристиану дали красные и белые мелки и предложили рисовать все, что его окружает: собак и кошек, деревянных солдатиков, статуи, модели кораблей, каминные решетки, фонтаны и водяные лилии, деревья и рыб. Он быстро овладел этим искусством, и вскоре неисчерпаемый поток слов, выплескивавшихся из его маленького существа, устремился к одной теме — обсуждению его рисунков. Никому не удавалось избежать этого. Знатным гостям показывались листы с изображением красных солдат и угольно-черных деревьев, после чего от них требовали высказаться по поводу рисунков. Во время пышно обставленного Государственного визита Король Франции очень позабавился, услышав обращенный к нему вопрос (причем на его родном языке):

— Это портрет Нильса, моего кота. Его Величество видит сходство?

— Ну, — сказал Король Людовик, — а где кот? Принеси мне кота, и тогда я смогу судить.

Но кота Нильса найти не удалось. В течение нескольких часов слуги искали его в саду и на огороде, но все напрасно. Затем, в самый разгар Парадного банкета, Его Французское Величество вдруг почувствовал, что его кто-то дергает за вышитый рукав. Рядом с ним в ночной рубашке стоял Принц Кристиан, на руках он держал кота с голубым шелковым бантом на шее.

— Вот Нильс, — торжествующе объявил он.

— Но, увы, — сказал Король, — теперь у меня нет твоего рисунка.

— Вам и не нужен рисунок, — возразил мальчик. — Короли помнят все. Так говорит мой папа.

— Ах да, совершенно справедливо, — сказал Король Людовик. — Я совсем забыл, что мы всё помним, но теперь вспомнил об этом. Давай-ка посмотрим…

Он взял у мальчика кота, поставил его на стол между вазой с фруктами и графином вина и стал его гладить под снисходительные улыбки присутствовавших при этой сцене дам и кавалеров.