Читать интересную книгу Пучина - Хосе Ривера

Когда мы с Алисией прибыли в Вильявисенсио, он, услыхав мое имя и узнав о грозящем мне аресте, пришел к нам с доброй вестью — генерал Гамес-и-Рока клятвенно обещал оказать мне поддержку. В Вильявисенсио дон Рафо сделал для нас все покупки по заказу Алисии и вызвался быть нашим проводником в Касанаре и обратно. На время своей поездки в Арауку он предложил поселить нас в ранчо одного из своих клиентов, где мы могли бы спокойно прожить несколько месяцев.

В Вильявисенсио дон Рафо попал случайно, по дороге в Касанаре. Разорившись и овдовев, он свыкся с льяносами и каждый год ездил туда, торгуя скотом и мелочным товаром, который закупал на средства зятя. Он никогда не приобретал больше пятидесяти голов скота зараз, а теперь гнал на скотоводческие фермы в низовья реки Меты несколько лошадей и двух мулов, навьюченных дешевым товаром.

— Значит, вы утверждаете, что избавились от происков генерала?

— Вне всякого сомнения.

— Как меня напугал этот негодяй! — прибавила Алисия. — Я дрожала, как лист. Явился в полночь! Сказал, что знает меня!.. Но он получил по заслугам.

Дон Рафо похвалил мою смелость: «Таким людям, — сказал он, — только и жить в Касанаре!»

Не переставая разговаривать, он распутал лошадей и надел на них уздечки. Я помогал ему, и вскоре мы были готовы к дальнейшему пути. Алисия, светившая нам фонарем, упрашивала дождаться восхода солнца.

— Значит, этот Пипа — степная лисица? — спросил я дона Рафо.

— Хитрейший вор и грабитель. Его несколько раз сажали в тюрьму, а он, как вылечится там от лихорадки, убежит и опять с еще большей дерзостью продолжает разбойничать. Он был главарем диких индейцев, знает наречия многих племен, был гребцом и вакеро.[8]

— А какой он льстивый, лицемерный и лукавый! — прибавила Алисия.

— Вам повезло: он украл у вас только одну лошадь. Попадись он мне...

Алисия беспокойно поглядывала на меня, но забавные рассказы дона Рафо рассеяли ее тревогу.

И вот перед нами загорелась заря. Мы не смогли уловить того мгновенья, когда над степями заколыхался розовый пар, струившийся в воздухе, как прозрачная кисея. Звезды угасали, и в опаловой дали, на краю горизонта, появилось зарево пожара, резкий мазок кисти, рубиновый сгусток. При свете зари поднялись в воздух крякающие утки, неповоротливые, как плывущая кудель, цапли, изумрудные попугаи различных оттенков, пестрые какаду. И повсюду над степями и заливными лугами, над кронами пальм весело струилось дыхание жизни, в котором чувствовались радость, трепет и ласка. А тем временем на алом фоне зари, развернувшейся громадной палитрой, сверкнул первый солнечный луч, и красный диск, огромный, как купол, пробуждая стада и хищных зверей, медленно поднялся над степями в синеву неба.

Алисия со слезами на глазах обнимала меня и, вне себя от восторга, повторяла, как молитву: «Боже мой, боже мой! Солнце, солнце!..»

Мы тронулись в путь и исчезли в бескрайности льяносов.

Мало-помалу наше радостное возбуждение сменилось усталостью. Мы успели задать множество вопросов, и дон Рафо отвечал на них с осведомленностью настоящего степняка. Мы уже знали, что такое мата, каньо, сураль,[9] и Алисия впервые в жизни увидала ланей. Они паслись на заливном лугу и, заметив нас, настороженно повернули к нам свои чуткие уши.

— Не расходуйте револьверных патронов, — сказал дон Рафо. — Вам кажется, что лани близко, а они дальше пятисот метров. Обманчивое атмосферное явление.

Разговор затруднялся тем, что дон Рафо шел впереди, ведя под уздцы свою лошадь, следом за которой трусили по выгоревшей траве остальные. Раскаленный воздух сверкал, как отполированная поверхность металла, и среди миражей за унылой степью вырисовывался вдали черный массив леса. Временами, казалось, слышно было, как дрожит воздух.

Мне часто приходилось слезать с седла, чтобы потереть Алисии виски лимоном. Вместо зонта она повязалась поверх шляпы белым шарфом и концами его вытирала слезы каждый раз, когда с грустью вспоминала о доме. Я делал вид, что не замечаю ее слез, хотя меня беспокоил лихорадочный румянец ее воспаленных щек: я боялся солнечного удара. Но укрыться от безжалостного солнца было негде: ни пещеры, ни рощи, ни единого дерева.

— Хочешь отдохнуть? — озабоченно предлагал я Алисии.

Она отвечала с улыбкой:

— Когда достигнем тени. Закрой себе лицо, ты обгоришь на солнце.

К вечеру нам стало казаться, что на горизонте возникают фантастические города. Свет, отражаясь от темной чащи леса, создавал миражи, и на небе вырисовывались султаны пальм над куполами сейб и копэев,[10] багряные цветы которых напоминали черепицу крыш.

Наши лошади, которых мы пустили в степь, ускакали далеко вперед. «Почуяли воду, — заметил дон Рафо. — До леса еще полчаса пути; там разогреем еду».

Лес окружали зловонные болота, покрытые плавучей тиной; по зеленой поверхности с громким писком, балансируя хвостами, прыгали водяные птицы. Обогнув широким полукругом трясину, мы проникли в чащу леса, достигнув того места, где лошади нашли себе водопой; я стреножил их в тени. Дон Рафо своим мачете[11] обрубил кустарники вокруг огромного дерева, увитого гирляндами желтоватых лиан, и с дерева, к ужасу Алисии, посыпались безобидные гусеницы изумрудного цвета.

Повесив гамак, мы закрыли его широкой сеткой, чтобы защитить Алисию от пчел, которые забивались ей в волосы в поисках капелек пота. Задымил спасительный костер, и к нам возвратилось спокойствие. Я подкладывал в огонь приносимые доном Рафо ветки. Алисия предлагала мне свою помощь:

— Давай я послежу за костром, это, не мужское дело.

— Не выводи меня из терпения. Тебе велено отдыхать и изволь слушаться.

Обидевшись на мой тон, Алисия принялась качаться на гамаке, отталкиваясь ногой от земли. Но когда мы с доном Рафо отправились за водой, она попросила не оставлять ее одну.

— Пойдем с нами, если хочешь, — ответил я. Алисия пошла следом за нами по заросшей тропинке. Заводь с желтоватой водой была затянута листьями болотных растений. Между ними, высовывая красноватые головы, плавали черепахи галапаго; тут и там кайманы качирре пялили из тины лишенные век глаза. Задумчивые цапли, стоя на одной ноге, ударами клюва баламутили унылую топь; зловонные испарения колыхались меж деревьями, как траурный флер. Я срубил ветку и нагнулся, чтобы отстранить ею водоросли, но меня внезапно остановили рука дона Рафо и крик Алисии. Разевая пасть, вынырнула змея гуио, огромная, как бревно; я выстрелил из револьвера, и она, всколыхнув болото, нырнула обратно и через секунду показалась уже у другого берега.

Мы возвратились с пустыми котелками. Алисия в паническом страхе забралась на гамак. Ее тошнило, но от глотка пива ей сразу полегчало. С не меньшим ужасом я угадал причину ее тошноты и, обняв будущую мать, сам себя не помня, выплакал все свои горести.

Когда она уснула, я уединился с доном Рафо и, примостившись у дерева, с благодарностью выслушал его советы.

Лучше пока скрыть от Алисии ее состояние, но нужно окружить ее самой внимательной заботой. Мы будем делать короткие переходы и не позднее чем через три месяца вернемся в Боготу. К тому времени обстоятельства переменятся.

Разве дети — законные и незаконные — не равного происхождения и не одинаково любимы? Все зависит от среды. В Касанаре, например, с такими предрассудками не считаются.

Дон Рафо сам когда-то мечтал о блестящем браке, но судьба указала ему иной путь, — девушка, с которой он жил в те дни, стала в его глазах выше любой невесты: признавая себя недостойной его, она полагала, что лучшим украшением ей будет скромность, и всегда считала себя в долгу перед ним за проявленную к ней доброту. И он оказался счастливей в семейной жизни, чем его брат, жена которого, аристократка по происхождению, рабыня социальных предрассудков, внушила мужу такой ужас к знатным семьям, что он развелся и вернулся к былой жизни.

В жизни нельзя отступать ни перед каким препятствием, ибо, только столкнувшись с ним, можно найти способ его избегнуть. Правда, мои родственники могут ополчиться на меня, если я возьму на себя крест и буду продолжать жить с Алисией или поведу ее к алтарю. Но к чему смотреть так далеко? У страха глаза велики. Никто не скажет, что я рожден для брака, а если и так, — кто даст мне иную жену, чем та, которую указала судьба? Чем Алисия хуже других? Она скромна, развита, хорошо воспитана, из порядочной семьи. В каком кодексе, в каком учебнике, в какой книге я вычитал, что предрассудки выше действительности? Что ставит меня выше других, кроме моих произведений? Талант, подобно смерти, не признает сословных различий. Почему другие девушки казались мне лучше? Уж не потому ли, что безрассудное мнение света заразило меня своей глупостью, уж не ослепил ли меня блеск золота? Разве богатство, происхождение которого всегда темно, — не относительная вещь? Не кажутся ли жалкими наши богачи по сравнению с заморскими миллионерами? Разве я не достигну золотой середины, относительного благополучия? Какое мне тогда дело до остальных, они сами будут курить мне фимиам. Передо мной стоит одна задача, заслоняя все остальное: накопить деньги и вести скромную, но безбедную жизнь. Остальное приложится.