Читать интересную книгу "Червь-3 - Антон Лагутин"

в сторону зад.

Давно со мной не разговаривали в приказном тоне.

— Как скажете! — кричу я, скидывая тесные джинсы.

— И жди.

— Чего?

Она замерла. Обернулась. Помада и грим был размазан по её лицу как у клоуна после восьмичасового выступления. Улыбнувшись, она закусывает губу, но нихуя не отвечает мне. Молчит. Лишь хихикнула и тут же скрылась в соседней комнате, заперев за собой дверь.

Ну и сучка! Хороша! Завела меня с пол-оборота. Давно я такого не ощущал. Дотронься до спускового крючка — и я выстрелю как пушка, разорвав космическую материю на мелкие лоскуты. Разложу китайскую стену по кирпичикам. Снесу нахуй бигбен! Сотру с лица земли «Факусиму».

— Разделся! — кричу я, стоя голым в одних тапочках на коврике возле входной двери, как верный пёс.

Из-за двери я слышу:

— Иди в ванну.

— Зачем?

— Подмойся!

Логично, бля. Планировка квартиры похожа на мою, поэтому без особых усилий нахожу рядом с кухней ванную комнату. Белая плитка, белая раковина, над которой висит белая полка, заставленная различными шампунями и кремами для тела. В ванную с пожелтевшим дном набираю горячую воду.

Я помню, как мылся в речке. Как мылся в грязной луже. Помню, как во время дождя пытался смыть с себя кровь соседей, взорвавшихся на другой стороне дороги. Но чтобы мыться у бабы — никогда!

Даже как-то пришлось мыться внутри БТРа. В этой стальной коробке, в окружении десятка грязных солдат, моя мать смывала с меня грязь. Я стоял в центре металлического тазика, и все вокруг заливисто смеялись, глядя как я пускаю струю мочи прямиком на чей-то рюкзак. Это было случайно. Я тогда ничего не понимал. Ребёнок, что с меня взять. Смеялись все, кроме моей мамы. Она тогда проорала: Что ты делаешь? Прекрати!

Прошло так много лет, а я словно снова слышу её голос.

— Что ты делаешь! Прекрати!

Вот дрянь, вошла без стука! Сука! Дай поссать!

— Спускай воду!

Хорошо-хорошо. Воды набралось по щиколотку, слилась быстро, унеся с собой последние капли моей мочи. Пока я заново набирал воду, лисичка принялась принимать человеческий облик. Смыла грим, почистила зубы, намазала лицо кремом. Бледно-розовый шёлковый халат туго стягивал её фигуру, подчёркивая её пышные формы, пышные бока. Хер у меня стоял, но не из-за этой картины. Что-то другое. Я боялся допустить мысль из-за чего, но мне придётся с этим смириться. Смириться с тем, что торчащие из её волос чёрные ушки, пухлые щеки, нос картошкой и огромные глаза, скользящие по моему телу, — всё это меня возбуждает.

Она жадно взялась за мой дрын. Тёплые пальцы грубо потянули вниз, управляя мною как марионеткой. Я поддался. Уселся в ванну. Погрузился в горячую воду, ни на секунду не спуская глаз со своей лисички. Выпустив моё хозяйство, её рука тянется к шампуню.

— Зачем? — спрашиваю я.

— Кто-нибудь посторонний, кроме твоей матери, мыл тебе голову?

Я начал вспоминать. Думать. А затем ответил:

— Нет.

— Я хочу быть первой женщиной, кто помоет тебе голову.

— У тебя уже были мужики?

— Ты не будешь первым.

Я не расстроился, но и от её предложения не отказался. Да и как тут можно отказать, когда её мягкие пальцы, смазанные шампунем, уже погрузились в мои волосы и принялись массировать мой скальп.

— Сейчас бы закурить, — мечтательно протянул я.

Она встала. Повернулась ко мне боком, подставляя карман халата. Ох, нихуя себе! Бинго! Внутри я нашёл пачку сигарет и зажигалку. Одну сигарету ей в губы, другую — мне. Поделился огоньком, и мы дружно закурили. Она продолжала намывать мне волосы, постоянно стряхивая на них пепел.

Я не возражал. Наоборот, наслаждался, потягивая папиросу.

Но, к сожалению, в нашей жизни всему хорошему, рано или поздно приходит пиздец, и всё становится еще лучше!

— Закрывай глаза, — говорит она, беря душевую лейку.

Просьба докурить так и осталась внутри моего рта, когда тёплые струи ударили мне в лицо. Пена с головы потекла по телу, смывая всю грязь прошлого, что жирной прозрачной коркой покрывала моё тело. Всё плохое утекло в слив. Всё плохое так и осталось не сказанным, затерявшись среди мыльной пены и вымоченного табака, слетевшего с моих губ. Больше никто не посмеет мыть мою голову. Она была первой и последней. Процесс очищения мне был приятен, но он был и не нужен. С меня, словно смыли защитный слой, смыли броню, защищавшую моё сознание от жестокого мира. Я мог размякнуть. Я рисковал стать слабым.

Она уходит.

Я выпрямился. Отёрся оставленным мне голубым полотенцем. Тапочки чуть намокли, но босиком мне не хотелось шляться по чужой квартире, еще не хватало грибок словить на ровном месте. Покинув ванную комнату, я побрёл по этой огромной квартире, в поисках своей лисички. Бродил словно по огромному британскому замку, где полы были застелены дорогущими коврами, а на стенах висели картины весёлого семейства. Жути добавил тот момент, что ни одна дверь не открылась. Я дёргал ручки, оглядывался, прислушивался. Ничего. Зашёл на кухню — тишина. Снова вернулся в коридор. Как заблудившийся в лесу мальчик, начал кричать, зовя лисичку. Тишина.

Это уже не смешно.

Что за хуйня?

И вот я уже был готов вынести первую дверь с ноги, как услыхал музыку. У двери напротив щёлкнул замок. Опустив прохладную ручку, дверь отварилась. Из образовавшейся узкой щели вырвался знакомый голос. Из двух серых динамиков, стоящих по обе стороны компьютерного монитора на всю комнату орал Курт Кобейн, песня Anewrysma. Обожаю эту песню! Просто оуенная, и что еще охуеннее, — не мне одному она нравится!

— Слышал эту песню? — спрашивает она.

— У меня есть все альбомы.

Она лежит на огромной кровати словно царица. Страстная и красивая. Смотрит на меня, накручивая на палец тонкий ремень халата, готовый слететь с её тела одним резким рывком. Её лицо приняло знакомый вид. Она обновила грим. Лицо окрасилось в белый, появился черный носик и красные губы.

Баба моей мечты!

Скорее всего, я сейчас испытывал то, что испытывает охотник, поймавший свою добычу. Я вошёл в комнату. Не было никакого стеснения. Не было никаких неловкостей. Лишь комфорт. Я был как дома.

— Обалденная комната, — говорю я, увидев стены обвешанные плакатами. Тут были все. Все умершие музыканты. И вот теперь эта уютная комнатка больше походила на квадратное кладбище, заставленное не одним десятком надгробий-плакатов. И все эти надгробия-плакаты смотрели точно в центр комнаты.