мне удавалось читать.
В. В. Самойлов
Я слышу мнение это тоже от великого психолога, производившею во мне восторг ещё в юности и в отрочестве моём, когда Вы только что начинали Ваш художественный подвиг. Вашим гениальным талантом Вы, конечно и наверно, немало имели влияния на мою душу и ум. На склоне дней моих мне приятно Вам об этом засвидетельствовать…»
30 декабря 1879 г. на литературном утре в пользу студентов Самойлов читал «Мальчика у Христа на ёлке» Достоевского, а сам писатель — отрывок из «Братьев Карамазовых». За несколько дней до смерти писатель подписал и подарил артисту отдельное издание этого романа.
В молодости, в Сибири, Достоевский общался с родными братьями Самойлова — Иваном Васильевичем и Сергеем Васильевичем Самойловыми, которые служили горными инженерами на Локтевском заводе — туда возил ссыльного писателя его друг А. Е. Врангель.
Самсонов Сидор Иванович
Городской голова Семипалатинска. По воспоминаниям А. Е. Врангеля, этот немолодой вдовец держал целый гарем, славился любовью к молодым красивым девушкам. Был он человек богатый, а впоследствии и вовсе стал крупным золотопромышленником. В «Братьях Карамазовых» богатый «развратный» купец, покровитель Грушеньки Светловой, именуется — Кузьма Самсонов.
Санд Жорж (Sand George)
(1804–1876)
Санд Жорж — псевдоним, настоящие имя и фамилия Аврора Дюпен (Dupin), по мужу Дюдеван (Dudevant), французская писательница, автор романов «Индиана», «Лелия», «Жак», «Мопра», «Орас», «Последняя любовь» и др. Жорж Санд входила в круг самых любимых писателей Достоевского с самого его раннего отрочества. Весной 1844 г., вскоре после удачного перевода романа О. де Бальзака «Евгения Гранде», он начал переводить роман Санд «Последняя Альдини», но произошло непредвиденное: «Наконец, случился со мной один неприятный случай. Я был без денег. Но перевод Жорж Занда романа кончался у меня («La derniere Aldini»). Суди же о моем ужасе — роман был переведен в 1837 году. А чёрт это знал, я был в исступлении…» (Из письма к М. М. Достоевскому, лето 1844 г.) Однако ж работа над этим переводом не прошла даром и отразилась впоследствии в «Неточке Незвановой» — есть некоторая общность в обрисовке главных героинь, музыкальной атмосферы повествования и т. п.
В июньском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г. Достоевский всю 1-ю главу посвятил памяти Ж. Санд, наиболее полно высказал своё отношение к ней, озаглавив две части некролога соответственно «Смерть Жорж Занда» и «Несколько слов о Жорж Занде»: «Прошлый, майский № “Дневника” был уже набран и печатался, когда я прочёл в газетах о смерти Жорж Занда (умерла 27 мая — 8 июня). Так и не успел сказать ни слова об этой смерти. А между тем, лишь прочтя о ней, понял, что значило в моей жизни это имя, — сколько взял этот поэт в своё время моих восторгов, поклонений и сколько дал мне когда-то радостей, счастья! Я смело ставлю каждое из этих слов, потому что всё это было буквально. Это одна из наших (то есть наших) современниц вполне — идеалистка тридцатых и сороковых годов. Это одно из тех имён нашего могучего, самонадеянного и в то же время больного столетия, полного самых невыясненных идеалов и самых неразрешимых желаний, — имён, которые, возникнув там у себя, в “стране святых чудес”, переманили от нас, из нашей вечно создающейся России, слишком много дум, любви, святой и благородной силы порыва, живой жизни и дорогих убеждений. Но не жаловаться нам надо на это: вознося такие имена и преклоняясь перед ними, русские служили и служат прямому своему назначению. Пусть не удивляются этим словам моим, и особенно в отношении к Жорж Занду, о которой до сих пор могут быть споры и которую, наполовину, если не на все девять десятых, у нас успели уже забыть; но своё дело она всё-таки у нас сделала в своё время и — кому же собраться помянуть её на её могиле, как не нам, её современникам со всего мира? <…> О, конечно, многие улыбнутся, может быть, прочтя выше о том значении, которое я придаю Жорж Занду; но смеющиеся будут неправы: теперь прошло очень уже довольно времени всем этим минувшим делам, да и сама Жорж Занд умерла старушкой, семидесяти лет, и, может быть, давно уже пережив свою славу. Но всё то, что в явлении этого поэта составляло “новое слово”, всё, что было “всечеловеческого”, — всё это тотчас же в своё время отозвалось у нас, в нашей России, сильным и глубоким впечатлением, не миновало нас и тем доказало, что всякий поэт — новатор Европы, всякий, прошедший там с новою мыслью и с новою силой, не может не стать тотчас же и русским поэтом, не может миновать русской мысли, не стать почти русскою силой. <…> Появление Жорж Занда в литературе совпадает с годами моей первой юности, и я очень рад теперь, что это так уже давно было, потому что теперь, с лишком тридцать лет спустя, можно говорить почти вполне откровенно…»
И далее подробно рассказав о роли Жорж Санд в дни его юности в Европе и в России, Достоевский в конце подчеркнул то, что ему особенно было важно во французской писательнице: «Жорж Занд не мыслитель, но это одна из самых ясновидящих предчувственниц (если только позволено выразиться такою кудрявою фразою) более счастливого будущего, ожидающего человечество, в достижение идеалов которого она бодро и великодушно верила всю жизнь, и именно потому, что сама, в душе своей, способна была воздвигнуть идеал. Сохранение этой веры до конца обыкновенно составляет удел всех высоких душ, всех истинных человеколюбцев. Жорж Занд умерла деисткой, твердо веря в Бога и бессмертную жизнь свою, но об ней мало сказать этого: она сверх того была, может быть, и всех более христианкой из всех своих сверстников — французских писателей, хотя формально (как католичка) и не исповедовала Христа. <…> Жорж Занд была, может быть, одною из самых полных исповедниц Христовых, сама не зная о том. Она основывала свой социализм, свои убеждения, надежды и идеалы на нравственном чувстве человека, на духовной жажде человечества, на стремлении его к совершенству и к чистоте, а не на муравьиной необходимости. Она верила в личность человеческую безусловно (даже до бессмертия её), возвышала и раздвигала представление о ней всю жизнь свою — в каждом своем произведении и тем самым совпадала и мыслию, и чувством своим с одной из самых основных идей христианства, то есть с признанием человеческой личности и свободы её (а стало быть, и её ответственности). Отсюда и признание долга и строгие нравственные запросы на это