только понимание, надо валить, пока в задницу не впились бычьи рога. Сейчас же, точно казалось, что на кону не много, не мало, моя жизнь. Лучше уж рога в задницу. Честное слово. Это, хотя бы, лечится.
Преодолев бо́льшую часть расстояния, я понял, что бегу уже долго, а выхода с территории кладбища пока не видать. Походу, с перепугу, ношусь кругами. Остановился. Оглянулся. Никого. Только все те же черные тени погоста. Дыхание сбивалось. Воздуха не хватало. Так, блин, реально загнешься. Без всяких чертей. Я наклонился вперёд, уперевшись руками о колени, и попытался успокоится.
Сзади тяжело вздохнули. Да твою мать! И вот тут, от неожиданности, я заорал. Просто секунду назад никого же не было! В стороне, совсем рядом, тоже заорали. По-моему, это крикнул Матвей Егорыч. В моем воображении сразу сложилась картинка. За дедом тоже, наверное, гонится такая же страшная мутотень. А значит, их двое. А значит, с хрена я стою?
Стартанул с места, тупо ломанувшись вперёд. Где-то ведь должно закончится проклятое место. Рядом трещали кусты. Я искренне надеялся, что это — Матвей Егорыч сориентировался по моему крику, и теперь бежит по соседству. Короче, все происходящее сильно напоминало форменную панику.
Потому что, паника — это когда один знает в чём суть ужаса, а другие орут и бегут за компанию, будучи уверены, что орущий и бегущий рядом, точно уж в курсе ситуации.
Я рассчитывал на деда Мотю. Потому как точно знал, он на меня вряд ли может рассчитывать. В конце концов, кто из нас местный?
Мимо пронеслись деревья, деревенская улица. Я пересёк ее, не останавливаясь ни на секунду.
В домах, находившихся рядом с погостом, зажглись огоньки ламп. Причина для этого имелась конкретная. Следом за нашим с Матвеем Егорычем криком раздался ещё один. Женский. Нас то вряд ли было хорошо слышно. Деревенских разбудила надрывающаяся белугой баба. А главное, ей что орать? За ней никто не гонится.
Когда обогнул крайний дом и по бугру помчался вниз, туда, где начинался пруд, из соседних кустов выскочил дед Мотя.
— Ты чё кричишь, придурошный? — Спросил он на бегу.
Однако, скорости не сбавил и очень резво двигался рядом со мной, ноздря в ноздрю. Кстати, при этом, Матвей Егорыч выглядел гораздо менее уставшим, чем я. Бежал, как страус, высоко подкидывая колени.
— А Вы?
— А я решил, ты внимание отвлекаешь. Встретил кого-то. Или в мою сторону кто-то пошел. Вот ты и начал верещать. Ну и я закричал, чтоб сбить с толку.
— Да. Это был стратегический ход. Показалось мне, идёт кто-то. И ещё ногу подвернул. — Не мог я признаться Матвею Егорычу, что тупо испугался. Вот не мог и все. Засмеет. Потом будет при каждой возможности глумиться.
— Жорик… Показалось ему… Подвернул ногу. А орал так, будто тебе эту ногу оторвало к чертям собачьим. Там вон Нинка, похоже, теперь тоже надрывается. С ее двора вроде доносилось. Сейчас начнется… эта… Ну… — Он щёлкнул в воздухе пальцами, пытаясь вспомнить слово.
— Варфоломеевская ночь. — Подсказал я Егорычу.
— Ага. Она. Да сворачивай ты к пруду. Там — дамба впереди. Куда прешь? Ох, сейчас и Зинка моя объявится. Жопой чую. Свербит все. И пятка чешется. Точно появится. Давай к вашей бане. Туда надо успеть. Главное, чтоб нас со всей этой кутерьмой не связали. Иначе, мандец.
Кутерьма и правда понеслась по всему селу. Причем, набирая обороты. Как телега, которая, перескакивая с кочки на кочку, мчится по косогору в обрыв. Проснулись не только те, кто живёт возле кладбища, но и ближние к центру села дома. Потому что неведомая Нинка, а Матвей Егорыч уверил в итоге, точно она, продолжала голосить с подвыванием. Это какие же у бабы голосовые связки, что слыхать по всей деревне.
Вдалеке затарахтел мотоцикл.
— Ну, все…— Со знанием дела заявил дед Мотя, — Ефима подняли.
Честно говоря, был уверен, все, нас спалят. Сейчас крики разбудят Виктора, меня дома хрен есть. А я как раз рассчитывал на то, что родственники улеглись спать и про Жорика никто не вспомнит до утра.
Я недооценил Матвея Егорыча. Не знаю, почему он служил в пехоте. Ему прямая дорога в разведку, это факт. Дальнейшую часть этой истории я узнал в нескольких вариантах от разных людей. Но позже. Утром.
Итак. Зеленухи стояли на ушах, встревоженные криком Нинки. Дурная баба убеждала с пеной у рта, уверен, там точно была пена, потому как, тетка однозначно бешеная, что якобы, она встала ночью и подошла к окну, посмотреть на кладбище.
— На кой черт? — задал один короткий вопрос Ефим Петрович.
Участковый понимал в этот момент, что с каждым днем начинает тихо ненавидеть родное село. Либо он раньше не замечал его удивительных особенностей и тяги к апокалипсису в любых его проявлениях, либо, что скорее всего, прежде такого и не бывало. А началось повальное сумасшествие с момента, как в Зеленухах появился один очень неожиданный гость. Если говорить более конкретно, сынок члена политбюро, товарища Милославского. У Ефима Петровича даже грешным делом мелькнула мысль, а не под него ли это копают. Мало ли. Поверить в то, что люди, с которым он бок о бок прожил столько лет, способны на удивительную, крайнюю дурь, было как-то сложно.
— Так поглядеть покойников. — Вполне резонно, на ее взгляд, ответила Нинка.
Народ из ближайших домов собрался возле нинкиного двора, сонный и злой. Теперь все это со стороны выглядело, как летучий, незапланированный митинг.
— Зачем? Думаешь, у них летняя миграция началась? — Не выдержав абсурдности происходящего спросил участковый.
— Что такое "миграция", не понимаю, но хотела глянуть, не шатаются ли опять. — Невозмутимо ответила Нинка.— А там… батюшки святы… Кладбище на ушах стоит. Чистая вакханалия.
Что примечательно слово "миграция" Нинке было незнакомо, а вот "вакханалию" она знала.
— Так. Ясно. А орала то зачем? Соседи подумали, убивают тебя.
— Страшно было. Да и они тоже орали.
— Кто? — Участковый понял, близок тот момент, когда от обычных разговоров он перейдет к рукоприкладству.
— Покойники. Покойники же и орали.
— Это они Нинку разглядели…— Донеслось из кучки соседей, которые начали понимать, известная всему селу сплетница и брехушка снова придумала какую-то ересь.
А вот участковый призадумался. Вспомнил, что сам, лично, разрешил вечером Милославскому посетить кладбище. Вспомнил, вздоргнул, посмотрел в искренние, честные в своей бестолковости глаза Нинки, и пошел к мотоциклу. Уже возле "Урала"