Читать интересную книгу Цепь грифона - Сергей Максимов

– Родная речь, изволите слышать… Манеры, знаете ли, сударь… Не манеры, а скотство вопиющее…

Тёмный глубокий взгляд умных лошадиных глаз стал ему ответом.

Глава 4

Венчание и успение

1942 год. Апрель – май. Москва

Всё, что происходило с Линой в последние месяцы и недели, не поддавалось простому объяснению и вырывалось из пространства общепринятой логики в сферу для неё непонятную, таинственную, почти мистическую. Через бытовые, казалось бы, заботы и хлопоты молодая женщина приходила к совершенно другому, новому, прежде ей не знакомому осознанию и ощущению себя и как женщины, и как личности. Только сейчас, понимала она, любовь к Суровцеву стала принимать истинный свой размер, характер и глубину. И если что-то пугало её в этом мире, так это то, что обозримых границ своего разрастающегося чувства она не видела и не понимала. А ещё, неожиданно, ей пришлось обрести новое имя… Точно обрести новую судьбу…

В своё жильё они впервые попали ночью в сопровождении работника хозяйственного управления НКВД. Капитан-чекист с четырьмя полковничьими шпалами в петлицах был деловит и сдержан до цинизма.

– Вам положена пятикомнатная… В этом подъезде таких три. На втором, на четвертом и на пятом этажах. Этаж и квартиру можете выбрать сами, – говорил он, бросая луч фонаря на входную дверь, на лестницу, вниз и вверх по подъезду. Лифта в доме не было.

– Откройте эту, – указал Суровцев на обитую кожей опечатанную дверь на втором этаже.

Капитан сорвал печать. Передал Суровцеву фонарик. В руках у Лины оказалась полоска бумаги, на которой в сумраке синели герб и дата: «15 июля 1941 года». «Почти год квартира была опечатанной», – отметила она. Чекист, улыбаясь, перебирал большую связку ключей с бирками. Нашёл нужные ключи. Открыл дверь. За первой дверью оказалась ещё одна. Опять последовала возня с ключами.

– Прошу, товарищ генерал, – открыв вторую дверь, многозначительно произнёс капитан. – Выключатель, помнится, был где-то справа. Проходите, – обращался он уже к Лине.

Начиная прихожей и заканчивая просторной столовой и кухней, пятикомнатная квартира была в полном беспорядке. Всюду разбросанные старые газеты и какие-то бумаги. Открытые дверцы шкафов с перемешанными в них вещами. Дорогие обои со светлыми пятнами от сорванных фотографий и картин. Пропажу ковров на полу красноречиво иллюстрировали большие светло-коричневые прямоугольники на тёмном паркете. Всё сохраняло следы прошлогоднего ареста жильцов, последовавшего обыска и основательного разграбления. В серванте полностью отсутствовала посуда. На всём седой слой пыли.

Другие квартиры смотреть не стали. Внимание Суровцева сразу же привлёк рояль в зале. Подошёл. Пробежал пальцами по клавишам.

– Строит, – вслух отметил он.

Было видно, свой выбор он уже почти сделал. Скорее для порядка, чем из любопытства, ещё раз прошёл по всей квартире. Чуть дольше, чем везде, задержался в кабинете и спальне. Вышел. Взглянул на Лину. Точно спросил её мнение. Она, растерянно улыбаясь, только пожала в ответ плечами.

– Что скажете? – настороженно поинтересовался чекист.

– Выбор сделан, – ответил Сергей Георгиевич.

– Вот это правильно, – радостно оживился капитан. – А то ходят-ходят. Не знают сами, чего хотят.

Он снял с большого кольца два ключа и передал их генералу. Бросил увесистую связку в портфель. Достал какие-то бумаги. Поставил на пыльную крышку рояля чернильницу-непроливашку. Стал заполнять документы, положив их поверх всё того же портфеля, который держал в руках. Попросил Суровцева три раза расписаться. Заученным движением с помощью линейки оторвал ордер на жильё, оставив корешок себе.

– Всё, – сказал он, – бывшие хозяева беспокоить, сами понимаете, не будут. Ни одного беспокойного во всём доме. Все или покойные, или эвакуированные с беглыми… В прошлом году в бега подались, – в ответ на удивленные взгляды уточнил чекист, – в октябре из Москвы так драпали, что и двери, и окна закрыть забывали. А соседи у вас подбираются хорошие. В основном наши… Из Наркомата обороны несколько человек есть.

И точно в благодарность за то, что не пришлось долго ходить по подъездам, этажам и квартирам, хозяйственник рассказал краткую историю этого примечательного дома и его жильцов:

– Кооператив адвокатов этот дом строил. Народ был шебутной, языкастый, всё больше еврейской нации… Они тут и понастроили кто во что горазд… Так что здесь то кухня под спальней, то туалет над чьей-то столовой. А то и ванна у кого-то, этажом выше, прямо над чьим-то кабинетом. Словом, жили весело, богато, но не долго…

Чекист внимательно осмотрел зал, точно соображая, а всё ли на месте в квартире. Наблюдая за выражением его лица и за его взглядом, Суровцев достаточно легко отмечал отсутствие тех или иных вещей. Так он воочию видел, что пустое теперь место на комоде раньше занимал радиоприёмник. Остатки спиралевидной антенны из медной проволоки тянулись к гардине на окне. А там, где сейчас грудой лежали старые газеты, вероятно, находился небольшой диван, ножки которого оставили свои следы на полу.

– Вот что, товарищ генерал, – вдруг весело прервал его наблюдения чекист. – Я вам сейчас подарок сделаю. Так сказать, от лица службы.

Он куда-то ушёл, прихватив портфель и оставив Сергея Георгиевича и Лину одних. Теперь и она в свой черёд ещё раз обошла всю квартиру. Обнаружила две кладовки. Одна из которых, как оказалось, была и не кладовкой вовсе, а крошечной спальней без окон. Наверное, здесь обитала домработница. На это указывали пустые флакончики из-под дорогих духов на маленькой полочке над железной кроватью без матраца. «Подарки хозяйки», – почему-то подумалось ей.

– Прислуги у нас с тобой пока не предполагается, – встречая её в комнате, объявил Суровцев, – уборка и вынос следов прежней жизни ложатся на твои хрупкие плечи. С ремонтом пока повременим. Я привезу священника, чтобы он освятил всё это хозяйство. Он же тебя исповедует. Причастимся уже перед венчанием.

– А это действительно так нужно? – опасливо поинтересовалась Лина.

Со стороны было не понятно, что конкретно она имеет в виду. Освящение квартиры, предстоящую ей исповедь или же венчание…

– Нужно, – коротко ответил он.

Капитан госбезопасности отсутствовал минут пять. Появился с патефоном и со стопкой грампластинок, которые с трудом удерживал под мышкой.

– Вот. Получите. Вещь исправная. Заграничная вещь, – сказал он, поставив патефон на рояль, так и не выпуская из рук своего заветного портфеля.

Благодарить его почему-то им не хотелось. Но самое интересное то, что капитан и не ждал никакой благодарности.

– Счастливо оставаться, – как-то совсем уж по-свойски попрощался он и вышел.

Они переглянулись. Потом Лина заинтересовалась только что принесёнными патефонными пластинками.

– А патефон на рояль ставить не следует, – вдруг сказал он.

– Почему? – удивилась Лина.

– Не следует и всё… Он здесь не более уместен, чем за обеденным столом.

– Хорошо. Ты говори мне, как надо. Я учусь быстро. Я всегда была отличницей…

– А вот это, душа моя, не есть гарантия спокойной и счастливой жизни, – со вздохом вымолвил Суровцев. – Мои отличия в учёбе и в службе приносили мне одни только неприятности. Хотя, наблюдая рядом столь юную особу, как ты, можно увериться в обратном… Твоё появление в моей жизни – дело немыслимое. Представить подобное ещё год назад было просто невозможно.

– Я боюсь венчания. А от того, что венчаться нельзя без исповеди, мне совсем не по себе, – опять признавалась она.

– В нашем случае по-другому не будет. Но ты всё ещё вольна отказаться от моего предложения. Насколько я понимаю в нынешнем времени, комсомолки должны водить любовь и дружбу с политически грамотными комсомольцами, а не с пожилыми мужчинами с тёмным прошлым.

Лина готова была расплакаться. Но её чёрные глаза таили в своих глубинах такую невиданную силу, что даже слёзы, появись они сейчас, были бы совсем не признаком слабости. Суровцев меньше всего хотел чем-нибудь обидеть её, потому поспешил добавить миролюбиво, но, вопреки желанию, произнёс достаточно сухо:

– Экспериментировать в любовных отношениях я больше не намерен.

– Ты не пожилой, – вдруг сказала она.

Суровцев рассмеялся. Привлёк её к себе. Обнял. Поцеловал.

– Зато прошлое подкачало, – тихо сказал он.

Прошлое. Ещё недавно оно казалось Лине простым, ясным и понятным. Думала, что и каяться ей ни в чём нет нужды.

– Говори о том, что тебя беспокоит и мучает. Вот и всё, – напутствовал её перед исповедью Суровцев.

– А если ничто не мучает?

– Значит, так и говори – каяться мне не в чем. Ничего не беспокоит.

Так, казалось бы, просто. Но эта простота пропала сразу, как только священник спросил:

– Крещена?

– Да.

– В Бога веруешь?