На шум из двери в дальнем конце комнаты выходит другая, более молодая женщина. Она молча глядит на нас.
Я спрашиваю:
– Здесь есть террористы?
Чувствую, что выгляжу крайне глупо.
– Нет, господин, нет, – заверяет меня старик.
Несмотря на его невинный вид, у меня сразу возникает чувство, что он валяет дурака, в действительности что-то зная. Но что делать? Он выглядит подавленным, его пальцы нервно сжимаются и разжимаются. Он ничего не скажет.
Два эсэсовца смотрят на меня с удивлением и вопросительно. Они явно считают, что я показываю себя не с лучшей стороны.
Обращаясь к молодой женщине, заставляю себя говорить более уверенно и резко. Она тоже ничего не говорит, кроме «нет и еще раз нет».
Все это выводит меня из терпения. Я начинаю кричать и угрожающе помахивать кулаком.
– Проклятые дикари! Нам нужно прикончить каждого из вас, прежде чем вы заговорите?
Но перед лицом молчаливых русских понимаю, что продолжать эту сцену бесполезно. Даю понять двум эсэсовцам, что можно уходить. Хлопаю дверью за собой как можно сильнее и слышу звон разбивающегося стакана. Слабое утешение.
Не сделав и десяти шагов, слышим активную перестрелку. Спешим в направлении, откуда исходит звук стрельбы. Вижу дюжину убегающих людей. Останавливаюсь и затем догадываюсь, что случилось.
Рядом с нашими грузовиками лежат на земле трое часовых, которых мы оставили для охраны. Один из них еще стонет.
Партизаны!
Должно быть, они подобрались к грузовикам, когда увидели, что мы удалились. Но ведь деревня окружена. Как им удалось это сделать?
Нельзя терять ни одной минуты. На звук стрельбы наши солдаты бегут со всех сторон. Как старший, я приказываю им садиться в кузов грузовика. Времени для разъяснения обстановки нет. Важно перехватить бандитов.
Мы срываемся с места. Бронетранспортер несется в лес на предельной скорости. Вдруг мы тормозим. Водитель заметил среди деревьев немецкий мундир.
Я спрыгиваю и в ужасе отступаю.
Это рядовой моего взвода, берлинец лет двадцати, который прибыл к нам месяц назад.
Его лицо представляет собой одну сплошную страшную рану. Ему вставили большую ветку в рот, отвратительно исказив его. Замечаю, что они избивали беднягу палками, затем прикончили его штыком. Живот берлинца в крови. Грязные твари!
Но я пока ничего не понимаю. Они только что убежали.
Очевидно, бедного парня убили недавно, тайком, пока он стоял на часах.
Они заплатят за это.
Совершенно потрясенный, взбираюсь снова в кузов.
– Едем! Дальше! Надо догнать их и схватить!
Схватить их. Но как? Лес велик. Судя по карте, он тянется до Хорола и Миргорода.
Часы поиска пешком через труднопроходимый подлесок не дают результата. Напрасно исследованы все дороги в радиусе двадцати пяти километров. Как обычно, партизаны неуловимы и, кажется, обладают крыльями.
Неохотно приказываю возвращаться.
Солдаты молчат. Со сжатыми кулаками и напряженными лицами они думают о своих товарищах, за которых надо отомстить.
В Красной все население собрано на рыночной площади, перед неким подобием военного мемориала. Это – бронзовый солдат, размахивающий ружьем.
Жители села собраны по приказу Колдена. Перед ними лежат на земле мертвые тела. Мертвые немцы…
Я подхожу к голландцу.
– Не мог найти их, лейтенант! – После некоторого молчания добавляю: – Вы нашли тело рядового в лесу?
– Рядового? Нет, только тех, которые там. – Он указывает на трупы. – Это солдаты, убитые у грузовиков. Я распоряжусь относительно другого парня.
Вызваны несколько эсэсовцев. Они спешат на окраину деревни.
Колден поворачивается ко мне, его лицо напряжено. Вижу, как вздулась вена на его лбу.
– Грязные свиньи! Они заплатят за это. Я говорил тебе, они все знают. Все эти грязные украинцы ненавидят нас. Режим красных обрек их на рабство, но, несмотря на это, они стремятся всадить нам нож в спину. Они любят свою русскую землю, любят. Отлично, они насытятся ею! Мы набьем ею их рты, – говорит он, ухмыляясь.
Через несколько минут возвращаются два эсэсовца. Они несут на обрывке брезента мертвое тело молодого берлинца. У одного из эсэсовцев текут слезы.
– Ужасно! – шепчет Колден, отворачивая плащ, прикрывающий тело. – Пусть русские полюбуются на это. Давайте, давайте, проведите их мимо этого, пусть они подышат этим и потрогают его. Пусть узнают, что может случиться с ними самими, – говорит он двум эсэсовцам, выполняющим функции санитаров.
Вдруг он выхватывает автомат из рук капрала, стоящего рядом.
– Ублюдки! Вот что с ними случится, скорее всего! – рычит он, стреляя в толпу.
Вопли и крики. Русские, стоящие впереди, падают на землю. Сомкнутые ряды местных жителей рассеиваются. Они в ужасе стремятся разбежаться по домам.
Охранники СС пытаются сначала удержать их. Затем, поддавшись безотчетной ярости, они тоже стреляют в массу людей и бьют их тем, что попало под руку.
Происходит кровавая бойня.
Русские бегут во все стороны, крича от ужаса.
Женщина, обезумевшая и растрепанная, бежит к большому пруду, держа в руках младенца. Она, как животное, воет от страха. Автоматная очередь сбивает ее с ног. Ребенок катится и катится по земле. Я бросаюсь вперед. Хватаю куль пеленок и бегу с ним под навес дома. Пусть будет спасено хотя бы одно человеческое существо.
Сейчас эсэсовцы не поддаются контролю.
Вся их ярость, накопленная за последние несколько дней пребывания в оккупированных деревнях, под непрерывными атаками партизан, прорвалась наружу.
Они обезумели.
Повсюду льется кровь. Этих людей обуяла жажда крови. Они больше не дисциплинированные солдаты, подчиняющиеся любой команде, но свирепые звери, которых невозможно сдержать.
Все это ужасно. Кровь. Дикие крики. Яростное избиение.
Удушающий черный дым поднимается вверх над несчастной деревней. Должно быть, горят соломенные крыши, подожженные трассирующими пулями.
Роттенфюрер Либезис прислоняется к стене с отупелым видом.
– Либезис, помоги мне остановить это безумие!
Приходится кричать ему в ухо.
Автоматная стрельба, вопли русских женщин, детей и стариков и крики эсэсовцев сливаются в ужасающий гам.
– Сделать ничего нельзя, Нойман! – говорит он, уставившись на меня так, словно потерял рассудок.
Его голова болтается из стороны в сторону, как у пьяного.
– Нельзя остановить людей, почувствовавших жажду крови, – страдальчески бормочет он. – Они не жалеют собственных жизней. Что может для них значить смерть других? Убийство кажется им делом легким и естественным.
Он вяло машет рукой в сторону рыночной площади.
– Смотри, юнкер! Смотри на этих людей, которые вчера шутили и смеялись как дети! Они превратились в диких зверей просто потому, что обозлены и жаждут мести.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});