Чтобы избежать прямого взгляда, я смущенно огляделась вокруг и усмехнулась.
— Думаешь, девушка не может быть… такой?
Он не торопился с ответом. Стоял, сложив руки на груди — человек, принадлежащий этому месту — убийца, собирающий чью-то смерть воедино из шнуров и тротила — серьезный, сильный, по-своему страшный. Сколько людей знали о том, какой он на самом деле? Великолепная физическая оболочка, душа в запекшихся шрамах и смертельно опасная профессия. Зачем он, все же, решился показать мне лабораторию? Еще один шаг навстречу, на несколько сантиметров приоткрывшаяся дверь.
— Думаю, может быть. Но все равно странно.
Пальцы заледенели, а в ушах стучала кровь.
Почему не уходит ощущение, что этим вечером что-то произойдет? То, чего я так ждала и чего опасалась. Откуда чувство, что остались лишь считанные минуты до того, как Дэлл шагнет навстречу и уже не выпустит мое запястье из рук?
По телу вновь прошла дрожь.
— Все, ты осмотрелась? Выключаю свет?
— Да.
— Хорошо. Выходи. Я верну на место ловушку.
Проходя мимо двери, я боязливо покосилась на агрегат, испускающий в потолок тонкий красный луч.
Весь вечер он наблюдал за мной поверх тонкой кромки стакана с виски. Не помнилось ничего: ни то, что было съедено или выпито, ни беседа, которая осторожно, словно ручеек вокруг скалы, вилась на безопасную тему — только глаза. Глаза-глаза-глаза — казалось, они заполнили собой всю центральную фокусную точку моего мира.
Он доливает мне в стакан сока — взгляд. Прикуривает сигарету — взгляд. Слушает мой сбивчивый ответ на вопрос, который я ни услышать, ни осознать не успела, — взгляд. Закрой я глаза, и там, опять же, останется все тот же изучающий обманчиво-ровный Взгляд — прилипший ко мне, проникший внутрь, туда, откуда уже не вытравить.
Странно привычной сделалась чужая кухня и даже незнакомый Нордейл за окном. Где-то очень далеко, на другом уровне, все равно что в другом мире, осталась старая жизнь — убогая каморка, помятая от долгого сидения, кровать с пропитавшимся страхом покрывалом… Где-то там, в шкафу, на темной полке среди вещей покоился нож, а рядом с ним подоткнутая под старые джинсы тугая пачка выданных на выживание денег. Но все это — обозримое будущее, готовое нагрянуть через шесть дней, а пока… Пока мнимый покой и бурлящая от непонятного предвкушения кровь.
Как именно? Когда? И что послужит первым шагом — невидимым сигналом к действию?
К этому времени Дэлл уже успел повторно осмотреть мои ладони и порез на груди; спасибо, не стал в этот раз просить снять кружевной бюстгальтер: все чинно, деловито, почти без интереса. Почти. И теперь, допив виски, он сидел за кухонным столом и крутил в руках тугой оранжевый апельсин, взятый из керамической вазы в центре стола. Кожура поддавалась сильным пальцам легко. Сначала отслоилась там, где остался на кожице пупок от стебелька, некогда соединявшего плод с деревом, потом оголились и бока — по кухне расплылся терпкий цитрусовый аромат. Когда Дэлл начал делить фрукт на дольки, я незаметно поморщилась и отвернулась.
— Хочешь?
— Нет.
Ответила слишком поспешно. Он заметил.
— Ты не любишь апельсины?
— Нет.
Соскользнуть бы с темы…
— По вкусу не нравятся?
— Раньше нравились.
— А теперь?
Прицепился… Почему мы говорим об апельсинах? Какая разница — раньше, сейчас? Зачем эта вдумчивость и вкрадчивость?
— А теперь нет.
— Почему?
Солгать? Увильнуть? Или ответить правду? Для него — обычный разговор, для меня — холодная мерзкая лужа, в которую не хочется наступать. Уж лучше правду. С такими, как Дэлл, всегда лучше правду, иначе потом будет хуже…
— Тот торт был украшен апельсинами. С тех пор и не люблю.
Все. Выдала. Добавлять ничего не стала — итак все ясно. Избавилась от тайны и от дальнейших назойливых расспросов.
Резкий аромат дразнил ноздри, вызывая рвотные спазмы памяти. Перед глазами всплыли оранжевые дольки, залитые в желе: они выглядели такими блестящими, гладкими, аппетитными. Несколько секунд я любовалась ими, предвкушая скорое пиршество для вкусовых рецепторов, пока кремовая конструкция не разлетелась ошметками по всему офису. Обидно. Сколько раз страдали мои бедные ладони? В тот день тяга к цитрусовым потерялась полностью, как отрубило. Отличный день рождения, полный сюрпризов.
Задумавшись, я не заметила, как Дэлл поднялся из-за стола, прихватил с собой тарелку и подошел ко мне. Ровно попросил:
— Сядь на стол. И раздвинь ноги.
— Что?!
Я почти поперхнулась от неожиданности.
— Просто сделай, что я сказал.
— Сесть куда, прямо на кухонный стол?!
— Да.
Сумасшедший? Зачем просить о таких вещах? Еще и ноги раздвинуть?!.. Дэлл встретил взгляд моих глаз, круглых, как блюдца, предельно спокойно, словно питон, не распознающий слова, ориентирующийся лишь по жестам, мимике и исходящей от жертвы ауре. Какое-то время мы смотрели друг на друга под тихое жужжание холодильника и тиканье часов: я — подозрительно сощурив глаза и с гулко бьющимся сердцем, он — ожидая действий.
Сглотнув, я неохотно подчинилась. Поднялась со стула и неуклюже, ощущая себя предельно странно, села на стол. Затем медленно, после длинной неловкой паузы раздвинула колени в стороны. Хорошо, что в джинсах.
— Шире.
Спрашивать «зачем» не имело смысла: не ответит.
Апельсиновый дух, исходящий от тарелки, сделался почти невыносимым. Стол скрипнул. Мои колени разошлись в стороны, и я тут же ощутила себя голой, беззащитной и уязвимой. К чему эти странные просьбы, звучащие, как мягкие приказы? Какой смысл в сидении одетой на кухонном столе и…
Додумать не получилось: Дэлл одной рукой отодвинул стул и шагнул прямо ко мне. Подошел вплотную, настолько близко, что еще несколько сантиметров, и его бедра прижались бы к моим. Практически устроился между ног. В полном смятении я смотрела, как он неторопливо взял с тарелки ломтик апельсина и поднес к моему рту.
— Съешь.
Сердце стучало галопом; роем вспугнутых ос заметались мысли. Я помотала головой.
— Так надо. Съешь.
— Не хочу.
Едва удержалась, чтобы не отодвинуться назад, не заползти с ногами на стол.
— Пожалуйста.
И снова это слово, произнесенное магически-мягким голосом, и обволакивающий взгляд. Я перевела взгляд на кусочек фрукта, застывший вблизи моих губ, на секунду закрыла глаза (зачем я подчиняюсь!), выдохнула и нехотя открыла рот. На язык легла покрытая тонкой кожицей цитрусовая мякоть. Сдерживая дрожь, я жевала ее медленно, стараясь не думать, зачем делаю это.