Читать интересную книгу Эти двадцать убийственных лет - Валентин Распутин

– Издается то, что расходится. Расходится то, что проталкивается, – развлекательность, низкопробность, мишура, всяческая наживка на крючок, которая, куда ни пойди, постоянно перед носом. Идет беспрерывная и масштабная на всю страну работа отупления человека, его развращения и озверения. Больше всего преуспевает в этой работенке, разумеется, телевидение, но не слишком отстают и издательства. Вместе с радио, газетами и шоу-бизнесом. Это сплетшийся воедино отвратительный змеиный клубок, беспрерывно источающий яд. И прав министр обороны, отчитывавшийся недавно в Думе за «дедовщину» в армии и разъяснивший, что «дедовщина» в нынешних жестоких ее формах – плоды моральной патологии общества. И прежде всего, стало быть, надо спрашивать с тех, кто разводит ее, эту патологию, кто сделал своей профессией гадить и гадить и при этом морщить нос: как посмели?

Издательства перестали выращивать, воспитывать автора, как это было в пору моей молодости, когда такой селекционной и творческой работой занимались и «Молодая гвардия» (само название обязывало), и «Современник», и «Советская Россия» – да что там! – все издательства, не исключая и областные. Вот почему 60–70—80-е годы миновавшего столетия оказались столь урожайными на новые имена. Сейчас это извелось совершенно. Государство умыло руки, у рынка жестокие и нечистоплотные законы выгоды. Слышно, что «Молодая гвардия» собирается полностью отказаться от выпуска художественной литературы и перейти только на «ЖЗЛ» и сопутствующие ей серии. Традиции, огромные заслуги недавнего прошлого, благородные засевы в читательские души – в архив. Грустно это. «Современник» на последнем издыхании, в трудном положении «Советский писатель», издательства «Советская Россия» давно нет. Новые издательства, как правило, ковбойского типа, рвут на ходу подметки барыша. Нет у автора громкого имени – да будь он хоть семи пядей во лбу – не пробиться. А без книги имя не сделать. Заколдованный круг. Один из многих и многих тупиковых, которые утыкаются все в ту же стену государственного безразличия.

– Очень горько, что совершенно разрушена советская система книгораспространения. И, по-моему, ничего не делается для восстановления ее! Вот в прошлом году удалось издать книжку наших бесед за минувшее десятилетие – «Последний срок: диалоги о России». Из газет люди узнали о ее выходе, в «Советскую Россию» и «Правду» пришло много писем: где достать? Но ведь не доходят такие издания до «глубинки». Интересно, а у вас в Иркутске на прилавках эта книга есть?

– Нет. И не было. Издательство «Воскресенье», выпустившее наши беседы, не из громких и не из богатых, как мы знаем, а только просветительское (видите, как все теперь – с ног на голову): оно со вкусом и любовью выпустило в последние годы полные собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Достоевского – миссия воистину «воскресенческая», но недоходная, доставляющая с каждым изданием головную боль: что с ним делать, как донести до читателя? Наша книжечка скромная, и место ей, конечно, в провинции, а провинция-то как раз и недоступна. Кроме больших магазинов, являющих «ярмарку тщеславия» издательских гигантов, вроде «Эксмо» или «Дрофы», есть там, по нашему патриотическому месту в обществе, хоть и весьма малозаметные книжные лавки, но в своем кругу известные, однако и в них в духе времени в ходу патриотика или классическая, или скандальная. А мы в своих беседах хоть и криком кричим вот уже более десяти лет о происходящем вокруг, да ведь ничего не сокрушаем. Оттого и не везут. Ведь привезти надо своим ходом, прежде чем поставить на прилавок; централизованное книгораспространение действительно давно приказало долго жить. Но если бы даже удалось вернуть его – случись такое чудо, что вернули бы, как в советское время, но ничего не изменили бы в книгоиздательском деле, оставив все, как есть сегодня, не совладав с разливом бесстыдства и пустоты, – то лучше и не надо. Сейчас хоть село спасается от этого разливанного моря печатной отравы, хоть до него не дотягиваются или не считают нужным дотягиваться – и то утешение. Утешение, конечно, слабое, но уж что есть…

– Недавно мне довелось выступать в родной Рязани перед студентами отделения журналистики тамошнего университета. Зашла речь, в частности, о русской песне, о советской песне, и назвал я имя Сергея Яковлевича Лемешева. А потом вдруг подумал: знают ли? И спросил. Оказалось, никто из студентов не знает, кто такой Лемешев, никогда не слышали его! Зато какую-нибудь американскую Мадонну или Майкла Джексона все, естественно, знают и многие, наверное, почитают. Не есть ли это тот главный результат проводимой ныне «культурной политики», при которой русский народ должен остаться без русской культуры?

– Да, плоды «культурной политики» и «культурной революции» швыдких, за которыми стоит черное воинство ненавистников национальной России, что называется, налицо. Тяжело думать о том, что может быть дальше, выправимся мы или нет. Надо выправляться – иначе беда. В неполноте своей, в своей национальной отверженности и духовной запущенности можем мы и с именем «русский» перестать ему соответствовать, после чего недолго нас и из имени, как из полегчавшего мешка, вытряхнуть.

Есть патриотизм поверхностный, заученный и есть глубинный, органический, пропитавший все поры нашего существа. Конечно, мы болеем за наших спортсменов на Олимпиаде, это естественно; конечно, мы испытываем удовлетворение оттого, что граждан России, ищущих заработка вдали от неласковой Родины, наши дипломаты вызволяют из неприятных историй, в которые те вольно или невольно попадают; мы, конечно, радуемся тому, что имя России наконец-то начинает иногда звучать в мире не только в отрицательном смысле… Подобный патриотизм, я думаю, способен остаться и после того, как нам удалось бы опустошить свою душу от самого-самого родного – от звуков пушкинской поэзии и духовной музыки, от счастливых слез, пролитых над книгой или над народной песней, от дивной окрыленности, возносящей нас чуть ли не в рай на концертах чернушенковской Санкт-Петербургской капеллы или мининского хора, от волшебных голосов Шаляпина и Лемешева, Плевицкой и Архиповой… Внешне нам удалось бы, вероятно, и после столь страшных потерь остаться теми же; вон и американцы – патриоты, да еще какие патриоты! Но это патриотизм кожи, общежития, законопослушания. Это далеко от тех даров, которые заложены в нас тысячелетней Россией и имеют только наше душеистечение. Не сохрани мы их, эти дары, запусти мы в себе в небрежении и глухоте тот волшебный хрустальный источник, что выплескивается из необозримых далей нашей национальной земной страды, обрати мы свой слух только вовне, на больные песни больного времени, позабудь хоть ненадолго, что ловцы наших душ становятся все изощренней и наглей, – и пиши пропало.

Слышу недавно по радио: префектура Центрального округа Москвы намерена запретить рок– и поп-концерты на Васильевском спуске, подле Кремля и храма Василия Блаженного, на том основании, что сверхмощная звуковая аппаратура этих шабашей (в информации слова «шабаши», разумеется, не присутствовало) наносит физический вред памятникам архитектуры.

Памятникам архитектуры из кирпича и камня наносит, а человеку не наносит? Как быть с теми тысячами и тысячами наивных, доверившихся подлекремлевской музыке, от которой приходят в расстройство даже могучие каменные сооружения, выдерживавшие дотоле любую стенобитную атаку неприятеля? Что с ними-то, с этими девчушками и парнишками, станет?

Слышу недавно по телеящику из уст И. Кобзона: в Госдуме принята программа патриотического воспитания молодежи под руководством певца А. Розенбаума.

Хоть стой, хоть падай…

И все-таки надо стоять.

Март 2006 г.

Цена жизни

Шла поддержка от родственных душ

Виктор Кожемяко: Наверное, вы понимаете, Валентин Григорьевич, с какой тяжестью приступаю я к этому разговору. Тяжело именно потому, что мне понятно ваше нынешнее состояние. Мы не виделись около девяти месяцев после того, как вы покинули Москву, и это время оказалось разрубленным на две части. Больше того, трагическим днем 9 июля 2006 года, когда в катастрофе на аэродроме Иркутска погибла ваша дочь, надвое разрублена вся жизнь вашей семьи: до – и после. Конечно, легче бы не напоминать лишний раз. Но мы в этих наших беседах, продолжающихся уже тринадцать лет, подводя итоги очередного минувшего года, каждый раз говорим об особенно значимом из того, что за год произошло. Как же тут сделать вид, будто не было этого, не случилось? Как смолчать, если для вас (да, поверьте, и для меня!) июльская трагедия стала доминантой гораздо более чем одного 2006 года, затмив многое, тоже трагическое и драматическое, чем переполнена наша жизнь? У меня не получается смолчать. Вы простите, что причиняю вам боль, но ведь все, кто знает о гибели Маши, сегодня думают: как он теперь, Валентин Григорьевич?