Читать интересную книгу Ящик Пандоры - Фридрих Незнанский

Воцарилось молчание, только в животе у Гончаренко слышалось бурчание.

— Голодом себя моришь, боишься — отравят? Я тебе Золотарева оставлю, он ничего подобного не допустит... Значит, шанс использовать не хочешь? Нет.

27

Он перестал стучать только тогда, когда сообразил, что его все равно никто не слышит. Ребро ладони потрескалось от ударов по металлической двери и кровоточило. Он тронул лицо и обнаружил, что оно состояло в основном из распухшего носа. Стало жалко себя до слез — сколько времени придется просидеть ему в этой камере, пока разберутся что к чему, а там, за стенами тюрьмы нужна его помощь и немедленная. Ему казалось, что без него там не справятся, сделают что-то не так. Он опустился на бетонный пол и так сидел около часа, бездумно уставясь в зарешеченное окно, до тех пор, пока не загремел засов и раздался голос не знакомого ему надзирателя:

— Турецкого на допрос.

Он обрадованно вскочил на ноги, слава Богу, теперь все быстро станет на свои места. Он почти с радостью протянул руки для наручников. В конце концов он «их» человек, он не принадлежит этим стенам, «они» знают его, «они» знают, что он... что он... Он остановился от страшной мысли: «они» ничего не знают. Должно пройти очень много времени, пока не установят, что. он не имеет отношения к кооперативу Ключанского, ему ли не известно, с каким рвением и даже удовольствием наши правоохранительные органы мордуют своих собратьев по профессии, если есть за что зацепиться...

В плечо ему уперся жесткий, как ствол автомата, камерный ключ:

— Не останавливаться!

И снова он шел по лабиринтам коридоров и переходов Бутырской тюрьмы, руки в наручниках, не оборачиваться, не разговаривать...

Надзиратель распахнул дверь, и Турецкий облегченно вздохнул: за столом сидели его сотрудники — зампрокурора Москвы Амелин и следователь городской прокуратуры Чуркин. Все страхи мигом испарились: ну конечно же, они пришли его освободить. Но Амелин даже не взглянул на вошедшего, зарывшись носом в бумаги, Чуркин же ироническим взглядом окинул разбитую физиономию Турецкого и сказал, как показалось Турецкому, почти по-дружески:

— Садись, Турецкий, закуривай. Наручники сейчас снимем.

— Да нет, что же закуривать... Поехали отсюда побыстрей. Слава Богу, что своих прислали. Снимите с меня кандалы...

Амелин оторвал от бумаг птичье личико и пискнул:

— Садитесь напротив за стол, гражданин Турецкий! Я буду задавать вопросы, вы — отвечать на них!

— На какие вопросы я буду отвечать?! Вы же понимаете, что меня по ошибке загребли, у Ключанского, я к нему приехал по личному делу!

— Прошу не кричать во время допроса! — снова пискнул Амелин, а Чуркин скривил рот в улыбке.

— Допроса?! — еще громче крикнул Турецкий.— Вы что, из сумасшедшего дома оба сбежали?!. Какой еще допрос?! Я ни на какие ваши вопросы отвечать не буду. Если надо, я могу написать подробное объяснение, как все происходило. Но не здесь, не в тюрьме под названием Бутырки,, а в своем служебном кабинете.

— У вас больше нет служебного кабинета, Турецкий. И нам вполне достаточно вот этого,— сказал Амелин с чувством собственного превосходства и бросил перед Турецким несколько листов с напечатанным на машинке текстом.

Турецкий хотел швырнуть бумаги обратно Амелину, дернулся всем телом — забыл, что руки скованы. И замер при беглом взгляде на них: он увидел слово «Бабаянц»: «...Совместно с Г. О. Бабаянцем мы организовали преступную группу...» Турецкий непроизвольно опустился на стул — преступная группа?! С Бабаянцем?! Кто это организовал такую группу вместе с Бабаянцем? Он снова взглянул на лист бумаги — несколькими строчками ниже: «...Прокурор города Зимарин начал нас подозревать, и мы решили его убрать. Нами был разработан план его убийства...»

Нет, это невозможно. Не сон же это, не киношная чернуха, в самом-то деле. Он заставил себя прочитать все снова, запоминая при этом каждую подробность — так называемый метод «медленного чтения».

«...Совместно с Г. О. Бабаянцем мы организовали преступную группу, в которую входили как дельцы теневой экономики и боевики организованной преступности, так и сотрудники правоохранительных органов...

...Наша с Бабаянцем роль сводилась к тому, что мы ежемесячно получали от теневиков списки людей, привлеченных к уголовной ответственности. Используя свое служебное положение, мы устанавливали связь со следователями органов прокуратуры, внутренних дел и госбезопасности и выводили «своих людей» из-под удара. За каждую такую операцию мы получали от десяти до двадцати тысяч рублей. Эти суммы лично я как старший в группе делил между теми, кто принимал непосредственное участие в операциях...»

Перед глазами прыгала вверх и в сторону буква «у», это затрудняло чтение, потому что напоминало о чем-то.

«...Больше всего денег, естественно, оседало у меня и Галактиона Бабаянца, который был как бы моим заместителем. По самым общим подсчетам, я получил незаконным путем тысяч двести, а Бабаянц — сто пятьдесят тысяч рублей...»

Турецкий ошалело посмотрел на Чуркина. Тот понял его по-своему, подскочил, услужливо перевернул страницу.

«...Прокурор города Зимарин начал нас подозревать, и мы решили его убрать. Нами был разработан план его убийства. Для этой цели мы привлекли боевиков из организованной преступности. Было решено, что Зимарина прикончат на даче из автоматов типа «Калашников», хотя я, в свою очередь, предлагал лично застрелить его из прицельной винтовки. Но скорой реализации нашего плана помешало одно обстоятельство.

Между мною и Бабаянцем в последнее время возникли разногласия по поводу дележа сумм. Последний заявил, что я обделяю его, поскольку его роль в отмазке теневиков стала значительно выше моей. В одной из последних ссор Бабаянц ударил меня, угрожал физической расправой и даже убийством. Мне сообщили, что он самовольно договорился с людьми из другой преступной фирмы. Они обещали меня убрать в течение недели...»

К прыгающей букве «у» трибавилась покосившаяся «ф» — кто-то печатал это чудовищное признание на его, Турецкого, пишущей машинке фирмы «Оптима». От раздражения и злости на сидящих перед ним обалдуев он пропустил начало, стал читать с середины первого листа, где обнаружил фамилию Бабаянца. Он все хотел заглянуть в начало первой страницы, но не знал, как это сделать, стал психовать и поэтому плохо улавливал смысл написанного.

«...Я пожаловался пахану нашей корпорации, и наше с Бабаянцем дело стало предметом разбирательства на Суде чести. Бабаянцу за его проделки был вынесен смертный приговор. В виде последнего слова ему было разрешено извиниться передо мною, но он это сделать отказался. Приговор привели в исполнение на моих глазах: Бабаянца живого стали колоть ножами, залили в пах горячего воска. Затем прибили гвоздями к стене.

Происходило это в одном из загородных помещений, которое при необходимости я могу указать...

...Совесть моя не выдержала, я испугался, что банда может и со мною расправиться как и с Бабаянцем, и в день намеченного убийства прокурора Москвы Зимарина я решил обратиться к его заместителю Амелину с покаянным заявлением. Вышеизложенные показания даны мною по доброй воле, без принуждения, я их полностью подтверждаю...»

На этом чистосердечное признание заканчивалось. И не было никакой надобности заглядывать на первую страницу, потому что под всей этой кошмарной несусветицей стояла его, Турецкого, собственноручная подпись.

Часть вторая

28

В Москве нет тюрем в обычном понимании этого слова. Есть три следственных изолятора — СИЗО,— известных под названиями, данными населением: «Матросская тишина», «Бутьфтси» и «Красная Пресня». Содержатся в них подследственные, то есть те, у кого еще суд впереди.

«Бутырки», или «Бутырка»,— один из самых старых в столице острогов, получивший свое название по расположенной невдалеке Бутырской заставе, был сооружен в 1771 году. Тут сидели в разное время Емельян Пугачев, Феликс Дзержинский, видные революционеры, преследовавшиеся царскими властями, «враги народа», преследовавшиеся затем этими революционерами, а затем и сами революционеры, преследовавшиеся друг другом.

В советский период некогда образцовая тюрьма превратилась в застенок, гарантирующий заключенному только одно — отсутствие возможности побега. Давно ушли в небытие одноярусные кровати, одиночные камеры и прочий старорежимный сервис. Десятилетиями не ремонтированные помещения — разбитые полы, растрескавшиеся стены, обвалившиеся потолки. Условия содержания в СИЗО таковы, что многие арестованные мечтают скорее увидеть «зону», подследственным часто приходится спать по очереди. В ожидании приговора в изоляторе можно просидеть не один год — суды не столь расторопны, как следственные органы. Причины задержек с рассмотрением дел порой граничат с анекдотом: например, некому отпечатать приговор... И все это называется процессом «дальнейшей гуманизации» в соответствии с «Минимальными требованиями ООН по обращению с заключенными», который советское правительство подписало недрогнувшей рукой.