Читать интересную книгу Трудная любовь - Лев Давыдычев

— Чудесный кофе…

— Приедешь, сразу дай телеграмму, а то я изведусь. Я ведь ненормальная. Если бы не пришел, я бы сама пришла. Я буду ждать тебя, — радостно повторяла Лариса. — Не торопись, сиди. Теперь ведь долго не увидимся…

— Я не тороплюсь, то есть я, конечно, тороплюсь, очень спешу, но я не понимаю… не знаю, как мне держаться… даже каяться и то стыдно…

— А я не каяться тебя позвала, — чуть обиделась Лариса. — Мне надо тебя увидеть. Я знала, что ты придешь. — Она обняла его. — Ну куда ты от меня денешься? — Голос ее стал мягким, ласкающим. — Никуда… Тебе надо уехать, встряхнуться, пожить без советчиков и подсказчиков. Будь умницей.

— Попытаюсь… Меня одно мучает…

— Вот уж зря, — тяжело произнесла она, непроизвольно потрогав пояс. — Тут все в порядке. Не беспокойся, — она быстро встала, отошла к окну и попросила: — Ты уходи, я сейчас плакать буду… а тебе незачем это видеть… уходи…

Она не слышала, как подошел Олег, а почувствовав прикосновение его губ на шее, вся напряглась, чтобы не обернуться, чтобы не схватить его обеими руками, сказала громко:

— Приезжай.

Из окна было видно, как Олег быстро дошел до угла, остановился, закурил и, нерешительно потоптавшись на месте, скрылся за поворотом. Лариса прижалась горячим лбом к холодному стеклу и смотрела на тот клочок асфальта, где недавно стоял Олег. Провела рукой по щеке и удивилась: щека была сухой.

«Все выплакала, — без грусти подумала Лариса. — Ни капли не осталось». От напряжения, испытанного во время разговора с Олегом, от усталости после бессонной ночи и жара в теле Лариса обессилела и легла.

Но чем дальше вспоминала она разговор и виноватый, с тоской взгляд Олега, тем легче становилось на сердце. С необычайной силой уверилась она в том, что он не может не вернуться.

Показалось, что в комнате душно, захотелось свежего, морозного воздуха.

Вечером она пошла в поликлинику. Там была особая жизнь, велись особые разговоры, тревожные, но радостные. Лариса боялась ходить туда. Здесь могли спросить о муже, сразу заметить несчастье, пожалеть. Но сегодня она впервые явилась сюда спокойной и даже посоветовала впервые пришедшей на консультацию смущенной молодой матери:

— Больше двигайтесь.

Ребенок все еще был для Ларисы чем-то далеким. О нем напоминала лишь резкая смутная тревога перед родами, заложенная в женском сознании.

До встречи с Олегом мысли о нем были тяжелыми. Они не покидали, завладевали всем её существом, и — казалось — нервы скручиваются. Она находила себе десятки занятий, десятки дел, чтобы отвлечься, дать хоть немного отдохнуть изболевшемуся сердцу. Александра Яковлевна помогала дочери придумывать занятия: предложила поменяться комнатами, сделать перестановку на кухне и побелить стены.

Александра Яковлевна ни словом не напомнила дочери о случившемся. Лариса понимала, каких усилий ей это стоило.

Вернувшись из клиники, Лариса поставила на плитку суп, присела с книгой на диван и заснула. Проснулась она от голоса Валентина:

— По-моему, она не скоро поправится.

«Интересно», — обиженно подумала Лариса.

— Я расстроена: зачем он приходил? — говорила Александра Яковлевна. — Что у них был за разговор? Худо бы ей не стало.

— Она вбила себе в голову… — начал Валентин, но Лариса перебила:

— Много ты понимаешь, психолог! Молчал бы.

— Врача вызвать? — спросила Александра Яковлевна.

— Не надо. Я сейчас злая, меня никакая хворь не возьмет. И, вообще, я себя отлично чувствую. Просто я очень устала сегодня.

Когда мать вышла, Лариса наклонилась к Валентину и зашептала:

— Я разговаривала с Олегом. Он сегодня уезжает. Ты проводи меня на вокзал. Придумай что-нибудь, чтобы мама меня отпустила, — Валентин хотел возразить, но она до боли сжала ему руку и властно сказала: — Поедем на вокзал. Я хоть издалека посмотрю. Поезд отходит без четверти одиннадцать.

— А врать Александре Яковлевне я не буду, — отказался Валентин. — Если тебе необходимо провожать, то и врать нечего.

— Ладно, — согласилась Лариса, — прошу пардону.

Неожиданно для нее Александра Яковлевна не стала возражать, только предупредила:

— Держи себя в руках, не рыдай и прочее.

— Есть! Железобетонные нервы, закаленные в самых неблагоприятных условиях. Что вы на меня смотрите? — удивленно спросила Лариса. — Вы абсолютно ничего не понимаете в жизни. Вы противные скептики, но я вас люблю… Если бы у меня была машина и я умела бы водить, — задумчиво продолжала она, — я выехала бы на шоссе и помчалась вперед. Вы понимаете, как это здорово — мчаться вперед? Не каждый может. В школе я мечтала стать летчицей, но ужасно боялась высоты. Я лазила на крышу и сидела там с закрытыми глазами. Потом я мечтала стать водолазом, но ужасно боялась воды. Пришлось учиться плавать. Я всю жизнь мечтала, потому что… — Она загадочно умолкла и, убедившись, что ее слушают, лукаво улыбнулась и закончила: — Вы все равно не поймете. Давайте обедать.

На вокзал шли пешком. Лариса рассказывала:

— Летом буду жить за городом, детеныш мой будет по траве ползать… Ты думаешь, почему я сегодня такая? Потому, что я счастливая. Не веришь? А я верю… Верю, — упрямо повторила она.

Они остановились у входа на перрон. Лариса крепко держала Валентина под руку.

— Идет, — шепнул он.

Олег медленно поднялся по лестнице и прошел мимо, не заметив их.

— Никто его не провожает, — радостно сказала Лариса, — только я его провожаю… Поднимемся на мост?

Мост нависал над железнодорожными путями. Поезд, увозивший Олега, прогромыхал внизу, обдав Ларису и Валентина густым дымом.

Ларисе не хотелось возвращаться домой: она предчувствовала, что мать неодобрительно отнеслась к ее поведению, и, кто знает, может быть, именно сегодня выскажет наболевшее, что тщательно скрывала долгое время.

Так и случилось.

Первой не выдержала молчания дочь.

— Мама, — позвала она, — давай поговорим… обо всем. Теперь можно.

— О чем? — Александра Яковлевна сделала вид, что не поняла предложения.

— Об этом…

— А надо ли?

— Надо, — вздохнула Лариса, — мне надо знать, что ты обо мне думаешь.

— Трудно мне с тобой говорить, — тихо ответила мать. — Я не о себе беспокоюсь, и не о тебе. Ты сходи когда-нибудь в детский дом номер четыре, на Плехановской улице. Волосы дыбом встанут. В глазах потемнеет… Уютно в этом доме, чисто, красиво. Детишки там живут. Хорошо живут. На каждом шагу чувствуют заботу, ласку. Безбедно они проживут, выучатся, людьми станут, но… кругом их дяди и тети, хорошие, добрые, но — дяди и тети, а не мамы и папы. Нет у этих мальчишек и девчонок родителей, не знают они ни материнской ласки, ни отцовской заботы. Папы и мамы бросили своих детей, живут в свое удовольствие, по нескольку раз ходят в загс. И что самое противное: не от бедности, не от тяжелой жизни бросили они детей.

— Как ты могла подумать! — прерывистым шепотом сказала Лариса. — Я не брошу его! Ни за что!

— Конечно, не бросишь, — жестко проговорила Александра Яковлевна, — а ему от этого немногим легче будет. А отец у него будет? Встретишь ты человека, который сможет стать отцом этого ребенка? Таким отцом, чтобы ребенок и заподозрить не мог, что нет у него на самом деле папы? Я знаю, ты можешь от всего отказаться и замуж не выйти. А ты знаешь, как грустно расти без папы? — Александра Яковлевна увидела на глазах дочери слезы, но продолжала безжалостно: — Сколько сил ты потратила, чтобы оправдать его, того, кто бросил тебя с ребенком?.. Перебори себя! Ты его из сердца вырви, вместе с сердцем вырви. Не слушается сердце? Сходи в тот детский дом, посмотри… И не надо плакать. Я ведь не плачу… Больше не живи так. В любви надо гордой быть… Жалкая у тебя любовь.

— А вот и нет, — упрямо прошептала Лариса. — Все, что ты говорила, правильно… И все-таки я сначала попробую сделать все, что могу… все, что могу, все, что мыслимо.

— Смотри…

Лариса кивнула, сняла футляр со швейной машины и села шить распашонки. Разговоры — разговорами, а без распашонок человека не вырастишь.

* * *

Утром Валентин отправился в обком комсомола. Здесь, в приемной Тополькова, он просидел часа два, с любопытством глядя на гордую, окающую секретаршу, которая кричала в телефон на секретарей райкомов, как трамвайный кондуктор на безбилетников. Ее крикливый голос раздражал, и Валентин вышел в коридор, к окну. Отсюда, с пятого этажа, люди казались меньше, чем были на самом деле.

Мимо стремительно прошел Топольков, на ходу сказал:

— Прошу извинить, спешу. Я дал указание решить вопрос с вами положительным образом.

Странно — Валентин не обрадовался. Может быть, сказались пережитые волнения, может быть, взволновало письмо отца, полученное утром. Валентин здесь же, в коридоре обкома, перечитал коротенькую записку: