Читать интересную книгу Трудная любовь - Лев Давыдычев

— Врешь, — коротко выдохнул Копытов. — Не верю.

Рогов пожал плечами.

«Дела, — подумал Копытов, — не поймешь, кто прав, кто виноват. А я за всех отдувайся».

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

На этот раз обычная процедура открытия собрания показалась утомительной и нарочитой. Полуяров невольно поглядывал на первого секретаря обкома комсомола Тополькова, высокого молодого человека с продолговатой головой на длинной тонкой шее. У него было худое, с нездоровой желтизной лицо, короткие волосы, на щеках глубокие впадины. Сухие бледные губы улыбались привычной снисходительно ободряющей улыбкой.

Доклад Копытова отличался обстоятельностью и самокритичностью. Из всех сотрудников редакции он безоговорочно похвалил только Полуярова и в заключение выразил уверенность, что коммунисты подскажут меры улучшения работы газеты.

Начав выступать, Полуяров тут же про себя отметил, что один раз уже не сдержался: не надо было первым просить слова. Но поправляться было уже поздно, и он говорил ровным голосом, следя за каждым словом:

— Мы обсуждаем самый важный и больной для нас вопрос. Вопрос о руководстве. Обсуждать его надо честно, прямо, глаз в глаз. Слишком часто ссылкой на бюрократизм начальства мы прикрываем собственную нерешительность в борьбе за правду. Вместо того, чтобы быть готовыми разбить себе лоб в борьбе за свое мнение, мы произносим пламенные общие фразы. А фразы приелись. Их спокойно произносят те, кто не имеет на это морального права. Дело обстоит так, что день ото дня мы работаем хуже и хуже. День ото дня обостряются противоречия между редактурой и коллективом, между редакцией и обкомом.

— Первый раз слышу, — недовольно перебил Топольков, — какие могут быть противоречия? Вы что? Это непартийное в данном случае выражение. Есть некоторое недопонимание, но противоречий — никаких.

— Дело не в словах. Обком плохо руководит газетой, не помогает коллективу редакции, не доверяет ему, а иногда и просто мешает. Корреспонденция Лесного о Синевском леспромхозе одобрена всем коллективом. А Сергей Иванович сбегал с ней к вам, товарищ Топольков, вы ее забраковали.

— Могу аргументировать свое решение, — перебил Топольков.

— Но самое главное, — словно не расслышав, продолжал Полуяров, — это наши, внутриредакционные неполадки. А главный из них — неумение товарища Копытова руководить, воспитывать. Редактор бросается из одной крайности в другую, то либеральничает, то доходит почти до самодурства, как это было с увольнением Лесного.

— Что верно, то верно, — натянуто улыбнулся Копытов Тополькову. Секретарь обкома понимающе кивнул.

— Редактор оторвался от коллектива, работает в одиночку, никому и ни в чем не доверяет. Чрезмерная, доходящая до трусости, осторожность, отсутствие собственного мнения, стремление застраховать себя от острой борьбы с недостатками стали определяющими чертами Копытова как редактора. Бесконечные сомнения, опасения, согласования, увязывания и прочие манипуляции со статьями, одобренными коллективом, лишили газету боевого, наступательного духа. Со страниц «Смены» исчезла настоящая, принципиальная критика. В столе редактора нашло вечный покой много статей. Проделано это с ведома товарища Тополькова. Он больше доверяет редактору, чем редакции.

Лицо Копытова беспрестанно менялось. Он то пробовал улыбаться, то пожимал плечами, то удивленно взглядывал на Полуярова, то кивал в знак согласия. Но чем дальше говорил Полуяров, тем реже поднимал голову редактор. Топольков, не отрываясь, писал в блокноте. Полуяров выступал неторопливо, хотя от волнения не узнавал своего голоса:

— Теперь о некотором недопонимании или противоречиях между редакцией и обкомом, — продолжал Полуяров. — Обком давно осведомлен о наших бедах, но не принимает никаких мер. Руководство газетой он подменил мелочной опекой, ненужным вмешательством в будни редакции. На сигналы коммунистов обком не обращает никакого внимания.

Полуяров сел и сразу спохватился, что сказал не все: забыл упомянуть о собственной нерешительности, о том, что давно надо было поставить вопрос о редакторе прямо и резко. Он нервничал и часто вытирал платком пот, выступающий на лбу между бровями, часто менял позу, словно сидел на неудобном стуле.

— Нельзя не согласиться с некоторыми отдельными замечаниями Павла Павловича, — глубокомысленно начал Николай Рогов. — Но никаких противоречий с обкомом нет и быть не может. В редакции сколотилась группа недовольных, возглавляемая товарищем Полуяровым, и подняла шум. Ну, что сказать о редакторе? Иногда, правда, Сергей Иванович бывает несколько крут. Лесного, может быть, и не следовало бы увольнять. Пользуясь присутствием товарища Тополькова, замечу, что обком действительно уделяет газете мало внимания.

В перерыв к Валентину подошел Топольков и озабоченно проговорил:

— С вами неправильно решили. Завтра зайдите ко мне для беседы. А собрание идет хорошо. Критика острая, принципиальная, невзирая на лица. Чувствуется, что собрание будет поворотом в сторону резкого улучшения качества газеты.

— У нас таких собраний было немало, — ответил Валентин, — но поворотов в сторону улучшения пока не видно.

— Унывать не стоит, — Топольков похлопал Валентина по плечу. — Посоветуемся и что-нибудь придумаем.

Больше всего Полуяров боялся за выступление Валентина: парень обижен, взвинчен, может сгоряча что-нибудь не то сказать. Но опасения оказались напрасными. Валентин часто заглядывал в блокнот, не торопился, говорил сдержанно, хотя откинутая корочка блокнота чуть дрожала. Лишь в конце выступления он разнервничался:

— Наш редактор утратил облик советского руководителя. Он — главный виновник создавшегося положения. Нам надоело быть пешками, которым не разрешается иметь своего мнения, нам не хочется думать и писать по-копытовски.

Когда встала Лариса, порозовевшая, с прищуренными глазами, Полуяров решил, что ее выступление будет самым резким.

— Товарищ Копытов, — раздраженно начала она, — наплевательски относится к коллективу. Не первый раз мы говорим об этом. И на партийных собраниях, и на летучках все разговоры сводятся к тому, что наш редактор потерял облик советского руководителя. Его надо снимать с работы. Ведь он по-прежнему считает, что его безобразия — это всего-навсего ряд недостатков. Он уверен, что коллектив не может подчинить его своей воле, что найдется рука, которая защитит Сергея Ивановича от любой критики.

— Давайте спокойнее, — сказал Топольков.

— А мы не можем спокойнее! Мы не хотим быть спокойными! У нас беспокойная профессия. Для нас успокоиться — значит засохнуть, охладеть, писать не статьи, а докладные.

— Докладные — тоже дело полезное, — пошутил Копытов.

— А вы не шутите… Вот товарища Копытова и любят в обкоме за спокойствие. Таких с работы не увольняют. Они спокойные, они никого не трогают. — Лариса передохнула. — Самое опасное для редактора — перестраховка. Зажать критику в кулак, критиковать только комендантов общежитий да продавцов, выполнять задачи газеты формально, согласовывать, утрясать, а не выступать со статьями — вот чем руководствуется товарищ Копытов.

— Разрешите? — Топольков встал, положил руку с блокнотом на стол и посмотрел в потолок. — Суждения товарищей в части плохого качества газеты справедливы. Справедливо и то замечание, что обком не уделял газете достаточного внимания. — Он пожевал губами, озабоченно склонил голову набок. — Нехорошее впечатление произвело на меня лично выступление товарищей Полуярова и вот вас… — Топольков показал на Ларису подбородком. — Очень несамокритичные выступления, нервозные, я бы сказал. Критикуя, некоторые товарищи забывают о том, что газете положено и что не положено. Забывают свое место. Нельзя.

Затем к столу вышел Копытов, виноватый, смущенный, с доброй улыбкой на раскрасневшемся лице.

— Согласен, — горячо произнес он, приложив руку к груди и чуть наклонившись. — Правильно подметили мои недостатки. И возражать не буду. Ошибок у кого не бывает? Было бы желание бороться с ними. А у нашего коллектива есть такое желание. Я приложу все усилия…

«Сейчас начнется главное, — подумал Полуяров. — Сейчас я такое скажу… и в чем только меня после этого не обвинят! Неприятно, но надо. Раз решил принципиальным быть, будь готов к неприятностям».

Правая рука не поднималась, налилась тяжестью.

— Какие будут предложения?

— Я предлагаю, — сказал Полуяров, — вынести товарищу Копытову строгий выговор и просить бюро обкома комсомола снять его с работы как несправившегося.

— Я думаю, что разговор у нас шел правильный, — быстро проговорил Топольков, — Сергей Иванович получил указания и советы, получил возможность доказать, что он может руководить и неплохо руководить.