Читать интересную книгу На то они и выродки - Наталья Резанова

Да, их сметали — и те, кто строил при дворцах и особняках убежища от газовых и ядерных атаках, обнаруживали, что эти убежища не спасают от собственных сограждан. Преданная доселе охрана сливалась с этими гражданами в экстазе. Верные слуги распахивали перед толпой ворота. И хозяева дворцов и особняков тщетно кричали, что они такие же, что они готовы слиться и примкнуть, что они все добровольно отдадут на нужды, их никто не слушал. Толпа знала, что это враги. Им так сказали. Им назвали имена.

Кое-кто из поименованных дожил до того дня, чтобы предстать пред Черным трибуналом. Но не все. Включая императорскую фамилию.

До сих пор это считалось доблестью и достоинством — что в годину бедствий император с семейством не покидает Столицу, не скрывается где-то в потаенных убежищах, а остается месте со своим народом. Теперь народу разъяснили, что это была подлая и хитрая уловка. Отсюда, из сердца Столицы, удобнее вершить свои предательские деяния и, подобно спруту, тянуть жизненные соки из несчастных подданных.

И когда — после повторения сценария, воплощенного по всему городу: дворцовая гвардия перешла на сторону повстанцев, мятежная толпа ворвалась внутрь, император с императрицей, прижимая к себе детей, напрасно лепетали, что добрый народ тысячу лет жил под благотворным крылом монархии и не может причинять зла потомку и избраннику богов.

(«За ними нет никаких грехов, кроме слабости и бездарности, — сказал Канцлер Шершню, когда оба слушали подготовленную к радиотрансляции запись выступления: синтетический голос был тщательно обработан, так что артисты императорских театров могли позавидовать. — И это из всех грехов — наихудшие».)

И сейчас никто не помнил про славу предков и тысячелетнюю монархию, что императорская семья много жертвовала на благотворительность, а родственники ее служили в действующей армии. А помнили, что императрица с дочерьми плясали на балах — благотворительных, да! — когда кругом люди мерли от голода и нищеты, что наследник находился при своих родителях, а их сыновья гибли на фронтах, куда их загнал вот этот бледный трясущийся человечек в короне.

Как они погибли, тоже в точности описать никто не мог, да и не пытался, поскольку история была отменена как дисциплина. Не было ни суда, ни казни. «Их покарал меч народного гнева», — такова была общепринятая формула. Филин, правда, потом пытался провести расследование, дабы пресечь на корню возможность появления самозванцев. Умник говорил ему, что в их ситуации никаких «чудом спасшихся императоров», «наследников» и «великих герцогинь» быть не может, но Филин не желал принять это за аксиому. Мало какую марионетку попытаются нам подсунуть хонтийские или пандейские друзья, говорил он, надо пресечь, пресечь…

Но самозванцев не было, а Филин запутался в показаниях. Все врали как очевидцы, а может, все говорили правду — такую, какую они видели. Вроде бы находившиеся в толпе солдаты — все с боевым оружием, естественно, — начали стрелять, не разбирая своих и чужих, и семья императора попала под шквальный огонь. А заодно и все, кто был рядом.

Нет, говорили другие, это бабы начали орать, что коронованная шлюха и ее дочки попрятали на себе самые дорогущие драгоценности, в платья небось позашивали, а может, и проглотили, надо наряды-то с них посрывать, посмотреть, что там запрятано. И все кинулись искать эти бриллианты короны и порвали хозяев вместе с платьями.

Да вранье это, все эти тряпки-брюлики, свидетельствовал еще кто-то. Туда ж не только винтовки и базуки приволокли, там же натуральная бомба была, верные люди сказывали. Из тех, что по радио управляются. Где взяли, где взяли, откуда я знаю? Может, островные гады сбросили, а она не взорвалась, может, с Арсенала кто-то вынес.

Вот сигнал не ко времени и сработал. В общем, и рвануло, и полыхнуло там так, что мама не горюй, всех, кто там был, в этом зале, ежели не спалило и не разорвало, так придавило, потому что потолок рухнул…

Так что если кто говорит, что своими глазами видел, как оно все было и как императорская фамилия сгинула, — врет как пандеец на ярмарке. Потому что никто, кто в глубь дворца прорвался, не выжил — и народные мстители, и прихвостни-придворные, и солдаты, и правитель с отродьями, — все, все в прах и пепел превратились, а кто поближе был, все равно видеть не мог — ослеп…

И кто бы ни врал и кто бы ни свидетельствовал истину, правда была в том, что дворец полыхнул изнутри — от взрыва ли, от случайного или преднамеренного поджога — установить так и не удалось.

Людские жизни, сокровища короны, мрамор, лепнина и позолота, картины старых мастеров и груды мусора, копившиеся по коридорам, — все превратилось в прах. Пожар, охвативший дворец, стал погребальным костром не только императора, но и Империи. И пока пламя, взметаясь к сумрачным небесам, превращало ночь в день, все верили, что чудо свершилось, что Мировой Свет явил милость к измученной стране, что огонь пожирает всю грязь, всю боль, все страдания, что копились веками.

Они плакали от счастья. Даже те, кто корчился сейчас от невыносимой боли в своих убежищах, ожидая, пока сработает автоматика и генератор вернет излучение от максимального режима к обычному, — знали, что страдают не зря. Они победили, и мучения их были не напрасны.

И те, кто дрался на темных улицах, желая доказать свою преданность грядущему миропорядку, и те, кто распевали во все горло оды и гимны, ибо иначе не могли выразить распирающую их радость, и те, кто обнимался с незнакомцами, — все они были едины в своем порыве. И обращая лица к пылавшему дворцу, глотали светлые слезы.

Девочка, рывшаяся в развалинах разрушенного особняка, тоже была счастлива. Все, что было здесь поценнее, успели утащить взрослые, и это справедливо, они сильнее. Но она нашла среди обгорелых балок несколько банок консервов — судя по маркировке, тушенки и овощей, и бутылку с какой-то выпивкой, которую можно будет обменять на черном рынке. А это значит, что в ближайшее время она и ее маленький брат и беспомощный дядя не умрут от голода.

Она нашла в себе силы оторваться от поисков и тоже посмотреть на пожар с чувством невыразимого восторга. Слезы, стекавшие по ее лицу, размывали на щеках грязь и копоть.

Отныне должна начаться совсем иная, счастливая жизнь.

Часть вторая

«Тюремные пташки»

Кто ты такой, чтобы определять нам цену?

А. и Б. Стругацкие. Обитаемый остров

1. Причины и следствие

Следственный отдел государственной прокуратуры.

— Имя?

— Рада Гаал.

— Возраст?

Пауза. Следователь прокуратуры господин Тофа усмехнулся. Женщины всегда запинаются, когда им задаешь этот вопрос, даже если в случае умолчания им грозит смертная казнь. А здесь она, пожалуй, и грозит. Но арестантка все же сообразила, что врать здесь бессмысленно — все равно сведения здесь, записаны и лежат в картонной папочке на обшарпанном столе Тофы.

— Двадцать восемь лет.

Тофа взглянул на нее с некоторым удивлением. Понятно, что она предпочитает умалчивать о таких вещах. Если б не документы, он бы и сам не дал ей больше двадцати трех. Довольно мила, хотя, прямо скажем, без изюминки, и свежа. Довольно странно — женщины ее социального положения в этом возрасте выглядят довольно потрепанными, а тут, здрасьте вам, этакая ромашка полевая… если жители городов еще помнят, что это такое.

— Образование?

— Два класса общегородской школы для девочек.

— Вот как? — Это тоже странно, у нее довольно чистая речь, лучше многих, кто имеет более высокий социальный статус.

Словно извиняясь, она поясняет:

— Больше не успела… война была… и после войны… работать надо было.

— И где же вы работаете?

— Официанткой в клубе «Алая Роза». До этого — в кафе «У мамаши Тэй».

Официантка… стало быть, питается лучше многих. Потому, наверное, и не увяла раньше времени. Хотя работа допоздна, целый день на ногах — оно здоровью не способствует.

И — встречи с разными людьми. С очень, очень разными. Но до этого мы еще дойдем.

Пока что отвечает быстро, гладко, словно бы заученно. Это кто ж тебя научил, голуба? Ничего, дойдем и до этого. Далее по списку у нас семья… приличная семья, как в прежние времена говорили, интеллигентная. Отец — врач, мать — сразу после окончания исторического факультета вышла замуж и посвятила себя семье… похвально, похвально… только нет уж их давно, ни отца, не матери, ничего не поделаешь, последние судороги старого режима, многие пострадали… опекун — дядя по матери, профессор палеонтологии… надо же… и такое сохранилось в наше время, даже и не представлял себе…

В общем-то это кое-что объясняет. Например, ее манеры и речь. Но если дядька-профессор обучил ее гладко говорить, а возможно, и писать, то прокормить вряд ли мог. В послевоенный период не до палеонтологии было, тут в других сферах специалисты требовались. Оттого и школу бросить пришлось.