Твои благосклонные родители
А. Куприн».
Приписка мамы:
«Ганфет пришлю.
Ма».
(В конверт было вложено 5 франков.)
Каникулы кончились. Я вернулась в Париж.
Глава XVI
СОВРЕМЕННИКИ
Сейчас, когда уже несколько лет тому назад отпраздновали столетия со дня рождения Горького, Бунина и Куприна, когда все трое занимают свое собственное неповторимое место в русской классике, когда много написано монографий и литературоведческих исследований, трудно представить чисто человеческие отношения между этими писателями-современниками, такими различными по происхождению, воспитанию и мировоззрению.
Если Куприн иногда слушал советы Горького, то покровительственного тона Бунина не любил. Критику он вообще воспринимал болезненно.
Горького я лично никогда не видела, и если он бывал в Гатчине, то я была слишком маленькой, чтобы это помнить.
Вот как сам Куприн вспоминает о встречах с Горьким:
«Кажется, это было в 1900 году. В Крыму, в Ялте, тогда уже обосновался Антон Павлович Чехов, и к нему, точно к магниту, тянуло других, более молодых писателей. Чаще других здесь бывали: Горький, Бунин, Федоров, доктор-писатель Елпатьевский и я…
Много позже, в Петербурге, когда Максим Горький уже пользовался большой известностью, ко мне пришел писатель Бунин и сказал, что со мной хочет поближе познакомиться Алексей Максимович, который в то время основывал большое книгоиздательство „Знание“.
Я отправился к Горькому на Знаменскую улицу. …Он показался мне и физически и духовно неожиданно выросшим и окрепшим».
Когда Куприн принес в издательство первые главы своей большой повести «Поединок», Горький попросил его прочитать вслух несколько страниц.
«И когда я читал, — вспоминает Александр Иванович, — разговор подпоручика Ромашова с жалким солдатом Хлебниковым, Горький прослезился, и было странно видеть этого взрослого человека с влажными глазами».
Самые близкие отношения Куприна с Горьким были во время писания и публикации «Поединка». Потом наступило охлаждение: критика Горьким рассказа Куприна «Морская болезнь», а также его критическое отношение к окружению отца обидели и отдалили отца от Алексея Максимовича.
Однако в 1912 году, когда отец ездил за границу, Горький пригласил его приехать к нему на Капри. Поездка эта не состоялась.
«Дорогой Алексей Максимович! — писал Куприн. — Верьте, не верьте, а я только потому не приехал к Вам, что у нас троих было ровно два франка и 50 сант. Теперь дела поправились. Всей душой я стремлюсь в Неаполь, но надо ехать в Salco-Maggiore лечиться, иначе на всю зиму обезножу.
Читал я на днях „Кожемякина“. Якши. Чох-чох якши. Милый, прекрасный Алексей Максимович, письмо это только для Вас. Ведь не Вас создало рабочее движение и умная книга Маркса, а Вы первый уловили, закрепили и, как чудесный художник, показали самую странную вещь на свете — душу русского бродяжки. Душу, которая и в Пушкине, и в Толстом, и в Вас, и во мне, и в каторжнике, и в монахе, и в Фоме. И потому, когда Вы говорите слова, и думаю: прекрасно, умно, хорошо, а когда Вы мыслите образами — я думаю — нет, Россия — это не Европа и не Азия, это страна самых неожиданных решений, это край Степана Тимофеевича, где жадность и самоотверженная подлость и бесстрашие, трусость и презрение к смерти так удивительно переплелись, как нигде в мире».
Прошли годы войны, прошел первый год революции.
Когда широко отмечалось пятидесятилетие А. М. Горького, Куприн пишет ему теплое письмо 31 марта 1919 года:
«Дорогой Алексей Максимович,
Много раз я пытался соединиться с Вами по телефону, но все была незадача. Оттого с большим опозданием поздравляю Вас огулом: и с днем рождения, и с полувеком, и с днем Алексея, божьего человека („с гор вода“).
Для меня это поздравление имеет особый, трогательный смысл. Почти двадцать пять лет прошло с тех пор, как Иегудиил Хламида написал мне несколько слов из Самары. Господи, боже мой, двадцать пять лет! Чего только не случалось за это время! Автомобили, трамваи, граммофоны, субмарины, аэропланы, радио, беспроволочный телеграф, две войны, две революции! Точно десять веков пробежали. И когда я подумаю о Вас, жившем такой напряженной, углубленной, утроенной, удесятеренной жизнью, о Вас, завоевавшем мировую славу, именно о Вас, который, несмотря на жизнь „месяц за год“, сохранил до нынешнего дня прекрасную молодость голоса, взгляда, улыбки, рукопожатия, сберег, — точно совсем нерастраченной, — квинтэссенцию большой, необычной, своеобразной души, — я испытываю чувство искренней благодарности за то, что Вы живете.
Боюсь, что я повторяюсь… Но, как не вспомнить мне одного утра в Балаклаве. Мы только что пришли под парусом с моря, где ночью на створе маяков Херсонесского и Форосского ловили белугу. Вылезли мы из баркаса — я и мой капитос Коля Констанди — осипшие, в рыбьей чешуе, немного пьяные и тащили на палке полуторапудового белужонка. Вдруг подходит фельдшер Евсей Маркович Аспиз. „Вам телеграмма, Вы ждали“. Это Вы телеграфировали по поводу одолевших меня сомнений: „Товарищ, не робейте, роман и т. д.“. Какой теплотой тогда сказалось во мне это слово — товарищ. Это одно из самых нежных моих воспоминаний.
И еще. Теперь, поздравляя Вас, я хотел бы присоединить к моим пожеланиям благодарные голоса всех тех многих людей, кому Вы сделали добро в это тяжелое время. От всей души желаю Вам здоровья и ясной крепкой осени. Обнимаю Вас с чувством всегдашней любви, преданности и неизменного уважения.
Ваш Куприн.
Гатчина, 31/III. 1919».
После отъезда Куприна за границу он утратил с Горьким все связи.
Впоследствии, в эмиграции, он довольно резко говорил о Горьком, видимо затаив какую-то обиду, хотя внутренне сохранял к нему доброе отношение. Незадолго до своей смерти, вспоминая Куприна, Горький назвал его «естествоиспытателем».
Отношения между Куприным и Буниным тоже были непростыми. Их дружба возникла в 1898 году в Одессе, когда Куприн был еще начинающим писателем и очень нуждался. Они были прямой противоположностью. Бунин — дворянин, сдержанный, сухой. Куприн — озорной, часто буйный, не признававший никакой дисциплины, любивший проводить время со всяким сбродом. Естественно, что их дружба не могла протекать ровно. В ней всегда был оттенок неприязни и раздражения, странно сочетающийся с теплотой и нежностью. Они часто расходились, но неизменно оставалось взаимное уважение к творчеству друг друга. Бунин в своих воспоминаниях и высказываниях резко, как мне кажется, несправедливо оценивает ранние произведения Куприна. Но он и восхищается «свободой, силой, яркостью повествования, его метким, без излишества щедрым языком».