Насмешка не удалась. Морган не побледнел, услышав о перспективе ее вторжения в его личную жизнь, и это ее не удивило.
– Согласен.
– Согласен? – На какой-то миг его лаконичный ответ сбил ее с толку. А затем ударил наотмашь. – Ты согласен?
– По-моему, это превосходная идея. Его тихая, размеренная речь не вязалась с ее растерянным писком. Он откинулся на спинку стула, рубашка распахнулась на сильной, мускулистой груди, что помешало Клодии толком сосредоточиться.
Вчера ночью – и сегодня утром – эти мускулы яростно вздымались под гладкой кожей, когда он ласкал ее, а его мощный торс то сжимался, то расслаблялся с каждым стремительным рывком, и плоть, умащенная его разгоряченным потом, была твердой и скользкой под ее вопрошающими касаниями. В передышках мускулы расслаблялись, и с каждым ровным подъемом и опусканием груди Клодия вспоминала вибрацию воздуха в его легких, когда его стискивала напряженная страсть и ласкающие слова любви переходили в невольный утробный рык неудержимого наслаждения, пока он приближался к вершине, инстинктивно отдаляя решающий миг, дабы она могла к нему присоединиться. Когда же он достиг вершины, раздался грубый, резкий крик, сопровождающий его яростные конвульсии: ее имя… неизменно ее имя, признание размеров и границ ее власти над Морганом. В постели не было ни будущего, ни прошлого… не было боязни мучений, неудач, измены…
– А зачем ждать беременности? – продолжал он, пока она стояла и тупо смотрела на него, охваченная предательским вихрем мыслей. – Почему бы не переселиться сейчас?
– Переселиться? – , пронзительно, словно попугай, подхватила она, выходя из состояния забытья. – К тебе? То есть… жить с тобой?
Она говорила до того недоверчиво, что его небритая челюсть задвигалась, а губы вытянулись в недвусмысленную тонкую линию, пока он со своей безупречной логикой отчеканивал:
– А что ж! По-моему, это даже практичнее твоей идеи. Решится проблема не только… э-э-э… твоего незамедлительного обслуживания в критические моменты цикла, но и даст время освоиться и установить удобный распорядок до того, как разбушуются гормоны. Если бы мы жили вместе, не пришлось бы тебе заботиться о квартирной плате, о пище, о нудном уходе за жильем… да и работать бы совсем не пришлось. И подумай о преимуществах. Работа у тебя изнурительная, трудоемкая. Да, она тебе приятна, однако требует непрестанно большой энергии и большого энтузиазма, для чего необходимо значительное напряжение. Я видел тебя за работой. Ты до того добросовестна, что это становится прямо-таки недостатком. Если ты занята, то забываешь есть, только и думаешь что о следующей проблеме. Я тебя знаю, и поверь, что стремление все время превзойти себя не так уж окупается. Если уйдешь со службы, то вероятность скорого зачатия увеличится. И уж я приму меры, чтобы и все материальные блага, и гарантированный доход были тебе обеспечены. Питаться ты будешь регулярно, есть здоровую, домашнюю пищу, много отдыхать, не делать никаких усилий…
Через двадцать минут Клодия стояла, уставившись на только что звонко щелкнувшую дверь, прижимала руку к трепещущей груди и чувствовала себя, как будто проглотила смерч.
Она задыхалась, пока силилась осмыслить, что сейчас допустила.
Она была так уверена, что он блефует! Когда она поняла, что ей предлагают платить как живущей при нем содержанке, комок раскаленной докрасна ярости сжался у нее в горле, придушил взрыв ее гнева, и Клодия успела осознать, насколько грубую ловушку он ей приготовил.
Этот высокомерный скот именно и хотел вывести ее из себя! Он ждал, что она отвергнет его оскорбительное предложение, так же как она ждала, что он отвергнет ее требование, достойное проститутки. Его месть была двойным блефом, попыткой спровоцировать ее саморазоблачение.
А она гордо выпрямилась, сдержала взбунтовавшееся возмущение и не поддалась на его глупый блеф.
Но он не забастовал. О нет – он повысил ставки, и она, как зарвавшийся игрок, вызывающе сделала ход. Если он желает платить за свободно подаренную любовь, что ж, в этом его ошибка!
Клодия заставила себя закончить приготовления к работе, причем руки ее тряслись до того, что накрасить губы удалось только с третьей попытки. Она, должно быть, рехнулась, поделилась она со своим бледным отражением в зеркале. Наверно, инстинкт самосохранения у нее словно у лемминга! Влюбиться в Моргана Стоуна плохо и так, но лгать ему, согласиться родить от него ребенка и жить с ним под одной крышей в ежедневной лжи – чистейшее сумасшествие. Да что же это она делает?
Этот же вопрос ей задал через несколько часов Саймон Мур, вертя в пальцах ее торопливо отпечатанное заявление об уходе.
– Но, Клодия, я-то думал, будто вы тут счастливы! – изумленно произнес он. – А «пятисотка»? Она вот-вот начнет претворяться в жизнь – и в основном благодаря вам. Это же с самого начала ваше дитя!
Клодия поморщилась от его неумышленного попадания.
– Согласно контракту, после подачи заявления я должна проработать еще месяц, – хрипло произнесла она, – так что я здесь буду и во время гонок, и еще несколько дней… если не найдете мне замену раньше.
Саймон нахмурился, нетерпеливо похлопывая ладонью по столу.
– На это потребуется больше времени – и это факт, а не лесть. И вы пока не сказали почему.
– Это… это по личным причинам, – неловко проговорила Клодия, сознавая, что он имеет полное право чувствовать, что она его предала внезапным решениям отречься от многообещающей карьеры. – Работала-то я здесь, право же, с удовольствием… просто, ну, сейчас у меня в жизни происходит нечто другое, и мне следует сосредоточиться…
– Вы что, в лотерею выиграли, наследство какое-нибудь получили… – Он деликатно замолк.
– Ах, нет, ничего такого. – Трусость с ее стороны, однако ей не хотелось говорить Саймону о том, чему она с трудом верила сама, хотя и понимала, что он очень скоро обо всем узнает – как и все на свете.
Вскоре после прихода Клодии на службу Морган позвонил ей, только не ради влюбленного шепота, которого жаждало ее сердце, а дабы сказать, что он решил опередить неизбежные дикие пересуды про ее переезд к нему и с этой целью позвонил приятелю-журналисту и сообщил ему сенсационную новость о его с нею новых отношениях.
Ее ошарашило, что он ей это говорит после свершившегося факта.
– Но я не давала согласия…
– Ты сказала, что детали предоставишь мне, – перебил он как ни в чем не бывало. – Как бы мы ни хотели этим пренебрегать, я – материал для прессы. Откровенность пресечет сплетни с самого начала. Сама знаешь: чем больше пытаешься скрыть что-нибудь от прессы, тем пуще они интересуются. Если мы покажем, что скрывать нам нечего, то они, вероятно, ограничатся обычным обращением к архивам для подкрепления, а не будут пытаться отыскать какие-то новые ракурсы.