На этих пиршествах кое-что перепадало и мне. Банановая кожура. Апельсиновые корки. Абрикосовые косточки, которые обезьяны ловко выплевывали за несъедобностью. Надо было видеть, каким царственным жестом протягивали они мне эти объедки. Но я воспринимала это как знаки все возрастающего доверия и потому всегда брала обезьяньи дары с почтением и благодарностью.
После завтрака — за работу. И тогда на дверях лаборатории появлялась табличка: «Не входить. Идет опыт».
Тихого часа после обеда обычно не было. В теплую солнечную погоду мы переводили обезьян «на дачу» — в летнюю вольеру в парке. А в зимнем помещении в это время затевалась генеральная уборка: в который раз тщательно протирались хлорированной водой полы, окна, стены, прутья решетки и даже потолки, прожаривался с помощью ультрафиолетовых светильников воздух. Иначе нельзя. Обезьяний организм подвержен инфекциям, особенно здесь, в северных ленинградских широтах.
По той же причине, во избежание инфекций, посторонних людей в лабораторию без особой надобности не пускали. Но уж коли пришел сюда — изволь надеть свежий халат, переменить обувь, вымыть руки.
После ужина — отбой. Едва начинало смеркаться, шимпанзе принимались укладываться спать. Подолгу сопели и возились они в своих кроватях — деревянных ящиках на ножках, подолгу каждый раз подминали под себя коврики и одеяла, устраивая подобие гнезда... Наконец все стихало. Только изредка сонную тишину лаборатории вдруг нарушали вздохи, вскрикивания, а иногда и храп спящих обезьян.
Сначала обезьян было трое. Нева, Лада, Рица. В первый день они показались мне все на одно лицо. Потом я удивлялась, как можно их перепутать. У каждой даже во внешности свои особенные приметы, а уж о характерах и говорить не приходится.
Рыжевато-коричневая, веснушчатая Нева — задира и непоседа. Порванный халат — ее работа. Лада — флегма. У нее темные волосы. Лицо скуластое, глаза с раскосинкой. Ну, а взбалмошную и истеричную Рицу — седеющую и лысеющую, вообще ни с кем не спутать.
Рица была самая старшая из троих. И хотя все в лаборатории знали, что ей не больше пятнадцати лет (а шимпанзе живут лет до 40 — 50), называли ее ласково старушкой. Она и в самом деле походила на маленькую сгорбленную злую старушонку и была ужасная трусиха. Любой незнакомый предмет вызывал у нее самую настоящую истерику. Однажды я принесла и показала ей цыпленка. Увидев его и услышав писк, Рица так перепугалась, что пришлось поскорее убрать «страшилище». В другой раз ей показали бронзовую статуэтку обезьяны, руку которой обвивала змея. Все обезьяны боятся змей, и мы предполагали, что Рица испугается. Но того, что случилось, не ждал никто. Не отрывая взгляда от змеи, Рица взъерошилась, попятилась в глубь клетки и вдруг заметалась но ней, закрывая лицо руками. Она визжала, натягивала на голову коврик, поворачивалась к статуэтке спиной, снова искоса взглядывала на нее и жалобно кричала, взывая о помощи...
Мне очень было жаль это бедное, болезненно-нервное существо. И я всегда искренне радовалась, когда к ней в гости приводили Неву и Ладу. Что здесь начиналось! Обезьяны колотили друг друга по спинам, боролись, носились по стенам и потолку клетки вниз головой. И смеялись. Да-да, смеялись, потому что обезьяны умеют смеяться. Конечно, не так, как человек, но зато в ситуациях, очень сходных с теми, в которых смеются люди.
Лада и Нева — неразлучные подруги. Живут в одной вольере. Расстаются только на время опытов, да и то не всегда.
Лада спокойна и философична. Любит, сидя на полке на корточках и подперев щеку рукой, смотреть в окно. Нева — воплощение деятельности и предприимчивости. Не сидит без дела ни минуты. То сковыривает краску с прутьев решетки, то пытается вынуть из пальца несуществующую занозу, то, разыскав где-то тряпку, «моет» полы, подражая уборщицам. Именно благодаря ей я поняла всю емкость слова «обезьянничать». По этой части Нева была непревзойденная мастерица. Найдет какую-нибудь щепочку, заберется к Ладе на полку, схватит за руку и давай колоть ей палец. Та отдергивает руку и смешно втягивает сквозь зубы воздух — совсем так, как это делаем мы, когда внезапно уколемся или ушибемся. Нева внимательно посмотрит на приятельницу и приложит к пальцу заранее припасенную бумажку или клочок ваты. Можете не сомневаться — накануне у обезьян брали кровь из пальца. Нева «обезьянничает».
Измеряют кровяное давление. Стоит замешкаться Леониду Александровичу, Нева тут как тут. Быстро намотав на руку Ладе манжетку, она начинает изо всех сил сжимать резиновую грушу, то и дело сосредоточенно поглядывая на манометр. Неважно, что при этом манжетка свободно болтается на Ладиной руке, неважно, что резиновая трубка, которая подводит к манжетке воздух, отсоединена. Внешне-то она делает то, что положено.
Различия в характерах Невы и Лады сказываются во всем, даже в манере есть. Лада за трапезой спокойна, нетороплива. Долго рассматривает какой-нибудь там помидор, подносит его к носу, нюхает, не спеша надкусывает и начинает медленно высасывать сок. Ее ничем не удивишь, даже свежими абрикосами в мае. Нева ест быстро, все подряд, ничего не оставляя после себя. Обыкновенный ревень может привести ее в восторг, и она с аппетитом ест его, похрустывая сочными стеблями и покряхтывая от удовольствия. Бывали, правда, и срывы. Уж казалось бы, что может быть вкуснее, чем свежая клубника с сахаром. Так нет. Нева однажды отказалась ее есть, истолкла кулаками в миске, а потом долго и тщательно размазывала по физиономии и рукам до самого локтя это месиво и ходила так целый день, словно вождь краснокожих.
О характерах иногда судят по почерку. Не знаю, насколько это справедливо для людей, но у наших обезьян почерк явно был зеркалом характера. Лада и Нева любили рисовать. Но как по-разному это получалось у них. Лада, помусолив во рту карандаш, скрупулезно выводила где-нибудь в уголке листа крохотные черточки и крючочки. Широкой натуре Невы была свойственна иная манера рисунка. Резкими, размашистыми движениями она быстро зачеркивала — вдоль и поперек, вкривь и вкось, из одного угла в другой — весь лист и быстро тянулась за следующим.
Самым суматошным был банный день. С утра в подсобном помещении топили печь, грели воду. Рида предпочитала принимать ванну в одиночестве, разве только с помощью лаборантки Марии Николаевны. Лада и Нева относились к идее купания благосклонно. И здесь они были неразлучны. Леонид Александрович брал за руку Ладу, Лада брала за руку Неву, Нева протягивала руку мне, и мы отправлялись в ванную комнату.
Лада, как всегда, была невозмутима и влезала в горячую воду с философским спокойствием. Нева, беспокойно оглядываясь по сторонам и поминутно вытирая нос тыльной стороной руки, вразвалку подходила к ванне и пробовала пальцами воду.