Несколько лет назад в печати промелькнуло сообщение о четырехлетней горилле Коко, которую некая Нэнни Петерсон взялась учить «разговаривать» на языке для глухонемых. Ученица оказалась способной — за три года она освоила 170 жестов, означающих различные предметы и действия.
«Горилле доставляет явное удовольствие игра в слова,— писал автор заметки,— и, как утверждает Пэнни, Коко не лишена чувства юмора». Не исключено, что горилла может оказаться по этой части серьезным конкурентом шимпанзе, которого принято считать более развитым в интеллектуальном отношении.
О шимпанзе, о том, что нам сейчас известно о них,— следующая глава.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Мои друзья — шимпанзе
— Село Павлово. Конечная.— Кондуктор — пожилая женщина в светлом платочке — хозяйкой прошлась по салону автобуса.— Приехали, девушка. Институт там,— она махнула рукой в сторону острокрыших коттеджей в парке через дорогу.
Так вот они, знаменитые Колтуши. Здесь в 30-х годах Иван Петрович Павлов вел свои замечательные опыты по исследованию высшей нервной деятельности, здесь он и его сотрудники изучали поведение человекообразных обезьян. Наверное, на том вот пруду, что поблескивает справа в зарослях, были поставлены известные теперь на весь мир опыты на плоту с Рафаэлем. Прямо не верится. Не верится, что я вдруг оказалась здесь, что у меня есть разрешение поработать с шимпанзе в лаборатории Л. А. Фирсова, что впереди — два месяца увлекательных наблюдений и на следующий год можно будет приехать опять... А все — маг и чародей Михаил Федорович Нестурх.
Милый Михаил Федорович! Скольким из нас, студентам и студенточкам (как он любил говорить), дал он путевку в жизнь. Когда в 1975 году в Музее антропологии МГУ торжественно отмечалось его восьмидесятилетие, вереницы учеников всех возрастов и поколений шли к нему, несли охапки цветов, слова любви и благодарности за те уроки трудолюбия, честного отношения к делу, внимания и доброты к людям, которые всем нам давал наш учитель.
На третьем курсе, когда выбирали темы курсовых работ, я робко заикнулась о том, что хотела бы изучать поведение обезьян.
— Это к Михаилу Федоровичу,— хором сказали на кафедре.— Он король приматов.
В старом университетском здании на Моховой, в комнатке справа от входа в Музей антропологии, размещалась лаборатория антропогенеза. Комната была разделена надвое высокими старинными шкафами. В них хранились коллекции черепов, муляжи находок австралопитеков, питекантропов, неандертальцев — раздаточный материал к занятиям о происхождении человека. Справа от шкафа — рабочий кабинет Михаила Федоровича. Посетителя он усаживал на стул, уютно задвинутый между письменным столом и шкафами.
— Деточка! Ну, что вам сказать?
Михаил Федорович прикрыл глаза и покачал головой. Он всегда делал так перед тем, как сказать что-то важное.
— Поведение обезьян дает нам неоценимый материал для понимания вопроса о происхождении человека. Есть очень хорошая тема — изучение стадных взаимоотношений у высших и низших обезьян. В том числе — врожденных средств общения.
В те годы, между прочим, об этологии в нашей науке еще не говорилось.
Михаил Федорович вынул из бокового кармана пиджака свою знаменитую записную книжечку. В ней были адреса и телефоны всех и вся. Густо исписанная его неровным, дрожащим почерком, она уже не вмещала всей информации. И между листками ее были вложены маленькие квадратики бумаги с дополнительными адресами и телефонами, выписками из книг, библиографией с пометками: «Для Саши З.», «Для Леночки», «Для Наташи», «Для Татьяны Дм.».
— Я думаю, вам надо почитать литературу. Еще раз Дарвина, как следует. Особенно «Выражение эмоций у человека и животных». Энгельса. Специальные статьи. Думаю, что вам интересно побывать на зоопсихологических средах у Надежды Николаевны Ладыгиной-Котс. Надо будет съездить в Сухуми, поехать в Ленинград. Там в Институте физиологии — в Колтушах — очень интересные работы ведет молодой ученый Леонид Александрович Фирсов. Я позвоню ему.
И вот теперь я здесь, в Колтушах, стою на лиственничной аллее и подобно витязю на распутье гадаю, куда идти. Прикидываю, какой из виднеющихся вдали коттеджей — антропоидник. Долго гадать не пришлось. Со стороны одного из них послышалось характерное уханье шимпанзе. Ага! Вы-то мне и нужны.
...В большой комнате тишина. Чисто. Светло. Пустынно. Поднимаю голову и вздрагиваю от неожиданности. Из зарешеченного пространства вольеры за мной следят две пары глаз. Обезьяны. Устроились под самым потолком на полке и разглядывают меня. Одна полулежит, подперши голову рукой, и жует травинку. Вторая — вылитый «Мыслитель» Родена. Оперлась подбородком на кулак, в глазах мудрость и вековая печаль. На минуту возникает ощущение, что перед тобой человек. Умный. Усталый.
— Ну, что, дружище,— спрашиваю,— как дела? И подхожу поближе.
Потом помню свой отчаянный рывок в сторону и треск рвущейся материи. В секунду «дружище» оказался внизу, сунул сквозь решетку длиннющую руку и с силой рванул меня за халат к себе. Что ж, у каждого своя манера знакомиться.
— Главное — не бояться. Обезьяны чувствуют, когда их боятся, и становятся агрессивными,— учил меня хозяин лаборатории и «бог» колтушинских обезьян Леонид Александрович Фирсов.— Ведите себя спокойно, уверенно, дружелюбно. А еще лучше — поработайте первое время как служительница. Будете кормить обезьян, купать их, убирать в вольере — они быстрее привыкнут.
На том и порешили.
У наших обезьян строгий режим. Встают они сами — с рассветом. В 8.30 — завтрак, после завтрака — опыты; в 12 часов — обед, в 5 часов вечера — ужин, потом — сон.
Завтрак, обед и ужин мои новые подопечные встречали с энтузиазмом. Заслышав стук чашек и мисок в подсобном помещении, они начинали носиться по вольере, радостно ухать, взбирались на трапецию под потолком, качнувшись несколько раз, перелетали на зарешеченную стенку, примыкающую к подсобке, и, ловко пропустив между пальцами рук прутья решетки, соскальзывали на пол, занимая исходную позицию за столом. У них были «восхитительные» манеры, не чуждые влияния цивилизации. Кашу они ели из мисок — ложками или руками. Молоко пили из чашек. Правда, пенку любили вылавливать пальцами. Если молоко или каша были горячие, знали, как остудить,— дули на них, смешно оттопыривая губы. Но когда к столу подавали фрукты — бананы или апельсины,— благородные манеры вмиг забывались. Зажав в крючковатых пальцах ног лакомый плод, обезьяны зубами и руками вскрывали его и, добравшись до сладкой мякоти, чавкали, постанывали и покряхтывали от удовольствия.