Читать интересную книгу Неоновый дождь - Джеймс Берк

Фашисты вырывали им клещами волосы и ногти, убивали их или отправляли сражаться с греками. И мафию с большим радушием приняли в Союзнический фронт освобождения в 1943 году.

— Доброе утро, лейтенант. Мистер Джиакано хотел бы пригласить вас к себе домой на завтрак, — сказал водитель. — Можете поехать с нами, если хотите.

— Что-то мне трудно узнать вас в черных очках. Джо Милаццо, кажется? — спросил я.

— Точно. Я работал в пиццерии моего дяди прямо напротив вашего кабинета.

Но я вспомнил его имя не по этому поводу. Он работал мальчиком на побегушках у своего дяди и снимал ставки на тотализаторе, если дядя срывал куш. А еще год назад ходили слухи, что он и дядя давали чистокровным жеребцам допинг в таких дозах, от которых животное буквально получало разрыв сердца на последнем круге забега в Фэйрграундсе.

— А что на уме у Диди Джи? — спросил я.

— Он просто просил вас прийти, лейтенант.

— Сегодня я немного занят.

— Он сказал, что если вам слишком далеко к нему ехать, то он просит быть его гостем на ланче в «Маме Лидо».

— Передайте ему, что я премного благодарен.

— Думаю, это касается тех людей, которые причинили вам столько зла. Если хотите, позвоните из нашей машины и поговорите с ним.

— Я высоко оценил его попытку помочь мне в воскресенье. Но, как ему уже, наверное, известно, это мало что дало. Другими словами, отвозите никарагуанцев в участок Первого округа, и все будет отлично.

Он взглянул на жилой дом «Понтальба», стоявший на углу, на лице проступило затаенное раздражение.

— Я в некотором затруднении, лейтенант, — проговорил он. — Работать у мистера Джиакано очень приятно. Он оплачивает содержание моего старика в больнице, дарит велосипед моему мальчишке на Рождество, не позволяет никому платить, когда мы идем в клуб. Многие ребята много бы дали за то, чтобы получить такую работу, как у меня. Но он не любит слов «может быть» или «нет», которые говорит ему человек, чистящий его машины или развозящий его людей. Если вы не собираетесь приходить, я буду очень признателен, если вы позвоните и сообщите ему это сами.

— Боюсь, что придется тебе с этим смириться, старик.

— Ладно, я не в курсе дел мистера Джиакано. Я человек без амбиций. Меня не заботит то, что меня не касается. Но у меня есть уши. Я человек. Я не могу превратиться в комнатное растение, хотя бы потому, что люди говорят вокруг меня. И говорят о парне по имени Мерфи. Вы не заинтересовались, лейтенант, ну и ладно. Но я свою работу выполнил.

Я захлопнул книгу и откусил кусочек beignet, наблюдая за женщиной, которая подметала у входа в свой магазинчик на углу под колоннадой. В витрине висели связки сосисок и головки сыра, а маленький черный мальчик сбрызгивал водой из шланга виноград и сливы.

— Передайте Диди Джи, что я встречусь с ним в «Маме Лидо» в обед, — сказал я.

Джо Милаццо улыбнулся из-под очков и сунул в рот незажженную сигарету.

— Не пойми меня неправильно, Джо. Я всего лишь импульсивный человек. В следующий раз побереги всю эту шелуху для маршрута в другом направлении, — сказал я.

Лицо у него окаменело.

* * *

Диди Джи зарезервировал для обеда частную комнатку в глубине ресторана. По всем стенам висели розовые и бледно-лиловые занавески, связанные по бокам, чтобы создавать впечатление окон на стенах, на которых тонко были выписаны виды Венеции с гондолами, лодочниками в полосатых футболках, широких шляпах, с мандолинами в руках. По плинтусам и деревянным наличникам вокруг дверных проемов тянулись нарисованные виноградные лозы, завивавшиеся в углах на потолок, где висели гроздья зеленого пластикового винограда.

За длинным белым столом сидело человек пятнадцать. Он был уставлен бутылками с красным вином в плетеных бочонках, блюдами со спагетти и фрикадельками, лазаньей, креветками, приготовленными в каком-то томатном соусе, от которого в глазах щипало, батонами итальянского хлеба, который люди ломали руками и шумно ели, сыпля крошки на скатерть.

Ну и компания, подумал я, оглядывая сидящих. Здесь были старые бойцы, уцелевшие после бесчисленных мафиозных войн и стычек в «Анголе» и Льюисбурге, которые велись постоянно с 1950-х годов, — теперь обрюзгшие и напыщенные, с испитыми лицами и прокуренными голосами, с пучками волосков в ушах и ноздрях. Были и молодые, такие же, как Джо Милаццо, которые, похоже, выросли там, где никто никогда не работал. В их глазах всегда стоял затаенный страх, который они не могли скрыть. Такие пришьют любого, даже кого-нибудь их своих, ради того чтобы завоевать за столом местечко поближе к Диди Джи. Они ели, как троглодиты, заставляли официанток уносить блюдо, если оно остыло, недовольно кривили физиономии, если им попадался бокал с щербинкой или вилка с каплями воды. Администратор, появлявшаяся каждые десять минут, спрашивала, все ли в порядке, таким голосом, как будто набрала в рот шмелей.

Диди Джи оставил для меня стул рядом с собой. На нем был белый костюм и рубашка в оранжевых цветах с отворотами поверх пиджака. На черных волосах, выбивавшихся из раскрытого ворота рубашки, покоилась золотая медаль Святого Христофора. Из-за огромного живота ему пришлось отодвинуть свой стул чуть не к самой стене.

— Хочешь вина? — спросил он.

— Нет, спасибо.

— А я слышал, что ты снова пьешь. Говорю это только потому, что меня это не волнует. У каждого свои недостатки. Это делает нас людьми.

— Сегодня не пью. Поставь туда.

— Сегодня перерыв? Эх, мне бы так. А меня все время беспокоят дела, которые не попадают под мой контроль.

Поразительно, подумал я, как моментально срабатывают индикаторы правды, когда твой социальный статус меняется. Диди Джи уже не утруждал себя почтительным «лейтенант», обращаясь ко мне, а его прихлебатели сидели и ели так спокойно, как будто меня вообще здесь не было.

— Все время думаю об операции, которую мне нужно сделать, — вздохнул он. — Чем дольше я тяну, тем больше у меня вырежут из задницы. Но я просто не могу повернуться к этой проблеме лицом. Есть такие вещи, которые просто не можешь принять. Это же противоестественно — справлять нужду в мешок, привязанный к боку. Смотри, как мне теперь приходится сидеть. Не слишком-то удобно.

Он приподнялся на стуле, и я увидел круглую резиновую подушку в форме сиденья для унитаза из общественного туалета.

— У меня планы съездить в Бэйлорскую больницу в Хьюстоне, посмотрим, что там скажут. Все лучшие хирурги в Новом Орлеане — евреи. Как только парень моих габаритов войдет к ним в кабинет, они уставятся на мои ляжки, как будто на них наклеены ценники на мясо.

— Может, есть другой способ помочь тебе, Диди.

— Верно. Я, может, найду нормальных врачей в Хьюстоне и просто отдохну там. Мой брат оставил мне после себя офисное здание в Сан-Антонио в трех кварталах от этого местечка. Там теперь парк развлечений, кажется?

— Там исторический...

— Потому что я, хоть и родился, и вырос в Новом Орлеане, устал от людей, которые капают мне на мозги, и от этих неподкупных федералов, которые очень стараются сделать себе имя, отрезав мне член.

Он неожиданно повысил голос на последней фразе, как будто в топке поддали жару, и все за столом тут же замолчали, тихонько положив ножи и вилки на тарелки.

— Что-то я не очень понимаю, о чем это мы, — заметил я.

— Мне тут повестка из Верховного суда пришла. Мне и еще нескольким людям, с которыми у меня есть связи.

— Не знал об этом.

— Бизнес, который я веду тридцать лет, почему-то начал кому-то надоедать. Они стали морщить свои носики, как будто в воздухе вдруг чем-то завоняло. Я говорю о тех, кто работает в баптистских школах, где мои дети учатся, о тех, кто всегда во время выборов крутится неподалеку в ожидании подачек. Я неожиданно превратился в эдакий нарыв для общества.

— Ты же профессионал, Диди. Это приходит с опытом.

— Это уже не шуточки. Я повестку получил прямо из кабинета прокурора. Хотят меня в тюрягу упечь.

— Как ты сам сказал, может, как раз появится время передохнуть.

— Они на этом не остановятся. Это значит, что мне придется ломать свои правила игры. Придется делать то, что не нравится.

В его темных глазах блеснула черная вспышка.

— Надеюсь, что не стану следующим.

И я в самом деле не хотел последовать за ним. Этот разговор уже устарел. Меня не заботили его проблемы с Верховным судом, а смутные намеки на нарушение его этической системы казались мне в этот момент очередной манифестацией напыщенного величия, что вообще было для него характерно.

— Ты прав. Это личное дело, — согласился он.

Его взгляд скользнул от меня по людям вкруг стола. Они снова начали есть и болтать.

— Ты хочешь поймать этого Филипа Мерфи?

Постучав пальцами по стакану с водой, я отвернулся.

— Не надо игр, дружище, — сказал я.

— По-твоему, я играю? Человек, который уже разводил весь округ Орлеан и половину Сент-Бернарда, когда ты еще в школу бегал? По-твоему, я вытащил тебя сюда ради игр?