– Могу я что-нибудь вам принести? – Она придвинула поближе табуретку для ног, чтобы графиня могла воспользоваться ею.
– Мама. – Грант присел рядом. – Если тебе нездоровится, паши гости тебя извинит. – Он участливо наклонился к ней.
– Я не больна, Грант, – отозвалась она все еще слабым голосом. – Правильнее будет сказать, что прошлое навестило меня без предупреждения.
Казалось, Грант хотел что-то сказать, но быстрый взгляд на Джиллиану дал ей понять, что он не сделает этого, пока она тут стоит. Джиллиана отошла в сторону, а он нахмурился. На него не угодишь.
Она ушла в другой конец комнаты и села на один из стульев, стоящих вдоль стены. Ясный намек тому, кто захочет вовлечь ее в разговор, что она не расположена беседовать. Чего она на самом деле хотела, так это удалиться в свою комнату, но, как платная компаньонка Арабеллы Фентон, она не могла уйти раньше Арабеллы.
Грант направился к ней.
Джиллиана устремила взгляд в окно, не желая, чтобы он подходил, а когда оглянулась, то увидела, что Грант говорит что-то доктору Фентону, а потом Лоренцо. Но затем он все-таки приблизился к ней.
Она с некоторым трудом приклеила на лицо улыбку и удерживала ее с величайшей осмотрительностью.
– Простите меня, – сказал он, останавливаясь перед ней. – Я не хотел быть грубым.
– За обедом? Или только что у кресла вашей матери.
– Оба раза, пожалуй.
– Вы думаете разоружить меня с помощью искренности, ваше сиятельство?
– Считаете, я именно это делаю?
Она не взяла на себя труд ответить.
– Вам придется простить меня: меня рассердил Лоренцо, и я сорвал свое настроение на вас.
Джиллиана продолжала смотреть в окно, что было нелегким делом, поскольку за ним было темно и оно играло роль зеркала.
Однако Грант пробудил ее любопытство. Ей хотелось спросить, за что он сердит на своего друга, но она не решилась.
– Он флиртовал с вами, и мне это не понравилось.
Джиллиана оторвала взгляд от окна и посмотрела на Гранта.
– Он не флиртовал, и вы это знаете.
– Я говорил себе то же самое, но это почему-то не убедило меня. Чем дольше он улыбался, тем сильнее росло мое раздражение.
В груди у Джиллианы словно разверзлась гигантская пещера, которая никогда прежде не видела дневного света, а сейчас, как солнцем, осветилась жаром ее сердца. И ведь все дело было в его словах. Или того хуже – а может, лучше – в выражении его глаз.
Арабелла была совсем рядом, всею в каком-то десятке футов.
– Это вы флиртуете, ваше сиятельство. И я не думаю, что вы поступаете хорошо. Вам не следовало приглашать меня быть вашей помощницей. Как не следует и разговаривать со мной сейчас.
– Я – граф Стрейтерн, мисс Камерон, я – это Роузмур. Я, черт побери, могу делать все, что мне заблагорассудится.
Виду Гранта был рассерженный и очень устрашающий. Граф со всем его могуществом, богатством и властью.
Джиллиана была на целый фут ниже, чем он, бедна и, уж конечно, не могла сравниться с ним в опыте. Но ей было не занимать смелости, а в данный момент и гнева.
– Вам меня не запугать, ваше сиятельство. Вы не можете обращаться со мной как со служанкой или лакеем.
– У меня и не было такого намерения, Джиллиана. Но мне не нравится, когда мне говорят, что я могу, а чего не могу делать.
– Значит, в этом мы с вами одинаковы, – заметила она. – Не позволяйте себе диктовать мне, что я буду, а чего не буду делать, ваше сиятельство. Возможно, я, как вы говорите, и состою у вас на службе, но пренебрежительного отношения к себе не потерплю.
– Стало быть, мы не уступаем друг другу в высокомерии. Не могу не задаваться вопросом, что еще у нас общего.
– Вы должны говорить это Арабелле, ваше сиятельство, а не мне.
– Так вы пойдете со мной на болото?
Неожиданная смена темы заставила Джиллиану недоуменно заморгать. Как может так меняться его настроение? Сейчас Грант улыбается ей, словно одобряет ее гневную вспышку.
Он несносный, раздражающий и слишком неотразимый для ее душевного покоя.
– На болото?
– Я давно не был там.
«Нет» – вот что ей следует сказать. Простое «нет», незатейливое «нет». Вежливое «нет», почтительный отказ. «Мне надо написать письма», – должна сказать она, хотя ей совершенно некому писать. Родители не станут читать ее письма, как и кузина, у которой она жила несколько недель. Роберт, конечно же, теперь уже женат, а ее друзья будут шокированы, если она осмелится обратиться к кому-то из них. Лучше сказать, что ей надо заняться починкой одежды. Но не ответит ли он на это, что в Роузмуре дюжины слуг, которые прекрасно справятся с этой работой? «Мне нужно заняться кое-какими личными делами», – может сказать она, и тут Гранту нечего будет возразить. Он вынужден будет замолчать, и она вернется в свою комнату, чувствуя себя добродетельной и порядочной.
– Но если быть совсем откровенным, то это грязная работа.
– Ваше сиятельство, по поводу откровенности. Возможно, не слишком разумно говорить все без утайки.
– Позволю себе не согласиться, мисс Камерон, – возразил Грант, вновь обращаясь к ней так, как того требовали приличия. – На мой взгляд, лучшая политика – все всегда говорить с максимальной честностью. Иначе могут возникнуть недоразумения по поводу мотивов или намерений.
Если бы Джиллиана была с ним абсолютно искренней, это, несомненно, поставило бы их обоих в неловкое положение. Она бы сказала ему, что он не должен вот так смотреть на нее, и посоветовала бы почаще вспоминать, что он женится на Арабелле. Но кто же отчитывает графа, особенно такого, который не любит, когда ему делают замечания? Однако его надменность уравновешивалась столь обезоруживающим обаянием, что это делало его во сто крат более опасным.
– Завтра, – сказал он, поворачиваясь, чтобы отойти от нее, потом оглянулся. – Перед рассветом.
– Ваше сиятельство, – начала она, но он прервал ее с улыбкой:
– С нами будут два лакея, мисс Камерон, и можете взять свою горничную в качестве дополнительной защиты.
– А Арабеллу позвать?
– Мне быть абсолютно откровенным, мисс Камерон? Или немного покривить душой?
– Полагаю, последнее будет лучше, ваше сиятельство, – отозвалась она.
– Тогда, конечно, пригласите Арабеллу, – сказал Грант, улыбнулся и отошел от Джиллианы.
Графиня Стрейтерн отпустила служанку взмахом руки. Она уже переоделась к ночи, хотя еще и не собиралась спать. Ее пеньюар, изобилующий кружевом, был, как ей сказали, привезен из-за границы, из женского монастыря на юге Франции.
У графини Стрейтерн должно быть все самое лучшее. Разве не это всегда говорил ее муж? Он повторял это так часто, что она почти слышала его голос даже сейчас, спустя столько лет. Будучи очень юной и очень наивной, она полагала, что его слова означают, что Раналд любит ее, а потому хочет, чтобы у нее было все самое хорошее. К сожалению, дело было совсем в другом, но поняла она это лишь через десять лет их совместной жизни.