Читать интересную книгу Сарторис - Уильям Фолкнер

Они шли под руку; она мрачно настаивала и ждала, а он мысленно составлял и отбрасывал фразы, при этом ухитряясь еще находить время, чтобы посмеяться над собственным фантастическим бессилием перед лицом ее постоянства.

– Люди обычно не говорят неправду о том, что их не касается, – устало отвечал он. – Они глухи к миру, даже если они не глухи к жизни. За исключением тех случаев, когда действительность оказывается намного интереснее их представления о ней.

Она мрачно и решительно высвободила свою руку.

– Нарси…

– Не смей, – сказала она. – Не смей меня так называть.

На следующем углу, под следующим фонарем, им надо будет сворачивать. Над сводчатым каньоном улицы бледными немигающими глазами смотрели вниз злобные боги. Хорес сунул руки в карманы и некоторое время шел молча, между тем как его пальцы изучали обнаруженный ими в кармане незнакомый предмет.

Он вытащил его – это оказался листок толстой почтовой бумаги, сложенный потопам и пропитанный уже начинавшими выдыхаться крепкими духами. Этот запах, так хорошо ему знакомый, на минуту сбил его с толку – как лицо, которое смотрит на вас с гобелена. Он понимал, что лицо сейчас всплывет, но пока он держал в руке записку, пытаясь отыскать это лицо в лабиринтах охватившей его рассеянности, рядом неожиданно и жестко заговорила его сестра:

– Ты весь пропитался ее запахом. О, Хорри, она такая грязная!

– Знаю, – удрученно отозвался он. – Знаю.

Была уже середина июня, и запах пересаженного мисс Дженни жасмина, волна за волною вливаясь в дом, оставался в нем постоянно, как затихающие отзвуки виолы. Ранние цветы уже отошли, птицы склевали вею землянику и теперь целыми днями сидели па фиговых деревьях, ожидая, когда поспеют плоды; дельфиниум и циннии цвели без всякого участия Айсома, которого, поскольку Кэспи более или менее вернулся в нормальное состояние, а до сбора урожая было еще далеко, можно было найти на теневой стороне живой изгороди, где он огромными садовыми ножницами по одному срезал листья с веток, а когда мисс Дженни возвращалась в дом, уходил из сада и остаток дня лежал на берегу ручья, надвинув на глаза шляпу и придерживая пальцами ног бамбуковую удочку.

Саймон ворчливо слонялся по усадьбе. Его полотняный пыльник в цилиндр собирали пыль и мякину на гвозде в конюшне, а лошадь нагуливала жир, лень и дерзость на лугу. Теперь пыльник и цилиндр снимали с гвоздя, а лошадей запрягали в коляску только раз в неделю – по воскресеньям – для поездки на богослужение в город. Мисс Дженни сказала, что она слишком стара, чтобы ставить под угрозу вечное блаженство, гоняя в церковь со скоростью пятьдесят миль в час, что грехов у нее уже столько, сколько она может позволить себе при нормальном образе жизни, и к тому же она должна еще как-то водворить на небеса и душу старого Баярда, особенно теперь, когда они с молодым Баярдом носятся по округе, ежедневно рискуя сломать себе шею. О душе молодого Баярда мисс Дженни не беспокоилась – у него души не было.

Он между тем ездил по ферме и в своей обычной холодной манере подгонял арендаторов-негров или, надев штаны цвета хаки ценою в два доллара и высокие сапоги стоимостью в четырнадцать гиней, возился с сельскохозяйственными машинами и с трактором, который по его настоянию приобрел старый Баярд, – словом, временно превратился в почти цивилизованного человека. В город он теперь ездил лишь изредка и по большей части верхом и в общем проводил свои дни настолько благонравно, что его дед с тетушкой даже немного нервничали, полагая, что это не к добру.

– Попомните мои слова, – сказала мисс Дженни Нарциссе, когда та снова приехала к ней с визитом. – Он до поры до времени держит свои дьявольские штучки при себе, но в один прекрасный день они все вырвутся наружу, и тогда хлопот не оберешься. Бог знает, что это будет – может, они с Айсомом сядут на автомобиль и на трактор и устроят скачки с препятствиями… А вы зачем к нам пожаловали? Еще письмо получили?

– Я получила еще несколько, – рассеянно отвечала Нарцисса. – Я коплю их, пока не наберется достаточно для книги, и тогда привезу вам все сразу.

Мисс Дженни сидела напротив, прямая, как заправский гвардеец, с присущей ей холодной деловитостью, которая заставляла незнакомых людей и коммивояжеров заикаться в предчувствии неудачи еще до того, как они начинали излагать свои предложения. Гостья сидела неподвижно, положив на колени мягкую соломенную шляпу.

– Я просто заехала вас навестить, – добавила она, и в лице ее на какую-то долю секунды мелькнуло выражение такого глубокого и безнадежного отчаяния, что мисс Дженни выпрямилась еще больше и устремила на гостью пронизывающие серые глаза.

– Что случилось, дитя мое? Надеюсь, этот человек не явился к вам в дом?

– Нет, нет.

Выражение исчезло, но мисс Дженни все еще смотрела на нее своими проницательными старыми глазами, которые, казалось, видят гораздо больше, чем вы думаете – или хотите.

– Может быть, я немного поиграю на рояле? Я уже давно не играла.

– Ну что ж, – согласилась мисс Дженни, – сыграйте, если вам хочется.

Рояль был покрыт пылью. Нарцисса изящным движением открыла крышку.

– Если вы дадите мне тряпку…

– Ничего, я сама вытру, – заявила мисс Дженни и, задрав подол юбки, принялась яростно тереть клавиши. – Ну вот, теперь все в порядке.

После этого она выдвинула из-за рояля стул и уселась. Задумчиво и с некоторым любопытством она продолжала смотреть на профиль гостьи, но вскоре старинные мелодии разбередили ей память, глаза ее смягчились, и воспоминания о безвозвратно ушедших в небытие днях и все еще не побежденных заботах самой мисс Дженни поглотили и гостью, и тревогу, на мгновенье промелькнувшую в ее лице, и она не сразу заметила, что, играя, Нарцисса тихонько плачет.

Мисс Дженни наклонилась вперед и коснулась ее руки.

– А теперь расскажите мне, что случилось, – скомандовала она. И Нарцисса, все еще плача, своим низким контральто рассказала ей все.

– Гм, – произнесла мисс Дженни. – Этого следовало ожидать от человека вроде Хореса, которому больше нечего делать. Не понимаю, почему вы так огорчаетесь.

– Но эта женщина! – Нарцисса вдруг всхлипнула, как ребенок, и закрыла лицо руками. – Она такая грязная!

Мисс Дженни вытащила из кармана юбки мужской носовой платок и протянула его гостье.

– Что вы этим хотите сказать? Она что – не любит умываться?

– Да нет, совсем не то. Она… она… – Нарцисса вдруг отвернулась и опустила голову на рояль.

– Ах, вот оно что. Все женщины таковы, если вы это хотите сказать. – Мисс Дженни сидела все так же подчеркнуто прямо, созерцая опущенные плечи гостьи. – Гм. Хорес потратил на свое образование столько времени, что так ничему и не научился… Но почему вы его не остановили? Неужели вы не видели, к чему все это клонится?

Нарцисса немного успокоилась, перестала плакать, подняла голову и вытерла глаза платком мисс Дженни.

– Это началось еще до его отъезда. Разве вы не помните?

– Верно. Я теперь припоминаю всевозможные бабьи сплетни. Кто же вам все-таки сказал? Хорес?

– Сначала миссис Мардерс. А потом Хорес. Но я никогда не думала, что он… Я никогда не думала… – Она опять закрыла голову руками, уронила ее на рояль и, всхлипывая, произнесла: – Я бы с Хоресом так не поступила.

– Ах, это Сара Мардерс? Можно было бы догадаться… Я ценю сильный характер, даже если он скверный. Однако слезами горю не поможешь, – объявила она, решительно вставая. – Мы подумаем, что тут можно сделать.

Только я бы предоставила ему полную свободу – ему пойдет на пользу, если она возьмет да и сделает из него коврик для вытирания ног. Жаль, что у Гарри не хватает твердости, чтобы… Впрочем, я думаю, что он только обрадуется, я бы на его месте была очень рада… Ну полно, полно, – добавила она, заметив, что Нарцисса встревожилась. – Гарри его не обидит. А теперь утрите слезы, ступайте в ванную и приведите себя в порядок. Скоро вернется Баярд, а вы ведь не хотите, чтоб он видел, как вы плачете, правда?

Нарцисса быстро взглянула на дверь и приложила к лицу платок мисс Дженни.

Потом он будет искать ее по всему дому, выйдет на аллею и в лучах вечернего солнца зашагает через лужайку туда, где она в одном из его любимых белых платьев сидит под дубом, на который каждый вечер прилетает петь свои песни пересмешник. Он принесет ей последнее произведение своего стеклодувного искусства. Теперь их было уже пять – все разных цветов, все доведенные почти до совершенства, и у каждого было свое имя. И всякий раз, закончив их и даже не дав им как следует остынуть, он непременно должен был пройти с ними по лужайке и отнести их туда, где она сидела с книгой или, быть может, со смущенным гостем; он приходил в грязной расстегнутой рубашке, с черным от дыма лицом, чуть-чуть одержимым, одухотворенным и прекрасным, с измазанными сажей руками, в которых покоилась ваза, хрупкая и скромная, как пузырек.