Читать интересную книгу Отряд под землей и под облаками - Мато Ловрак

Однажды они сидели на койке Юшто и с восхищением следили за тем, как бродяга из жеваного хлебного мякиша мастерил цветы. Зашел разговор о больном Ерко.

— Почему его не берут в больницу? — спросил Павлек.

— Почему! — сказал Юшто. — Знаешь, что говорит доктор? Болит у тебя живот или голова, все одно тебе скажут — лежать, пропишут касторку и заставят поститься. А умрет человек, они рты разевают от удивления, как голодные вороны.

— Неужто умирали?

— Да, примерно с месяц назад один тут умер.

— Тут? — изумился Тонин.

— Вон с той койки. — Юшто показал на койку, на которой в одиночестве сидел Нейче. — Не верили, что он серьезно болен. А он как-то ночью встал и вдруг грохнулся на пол. Мы положили его на койку, он раза два вздохнул и умер.

Мальчики посмотрели на больного Ерко, который лежал совершенно неподвижно, словно неживой, и только одеяло на груди слегка опускалось и поднималось. В камере словно повеяло смертью.

Вечером они все по очереди подходили к Ерко: может, он воды хочет? Но он как будто спал, и они не решились его будить…

Дышал Ерко еще более прерывисто, чем прежде. Иногда дыхание вообще замирало, а потом легкие с силой и хрипом выталкивали воздух из груди… Этого не слышал никто, кроме Нейче. Он тихо лежал без сна на своей постели, отдавшись своим переживаниям. Сердце его не было бесчувственным, презрение товарищей очень его мучило. Особенно его задело отношение Ерко. Он не мог пережить слова, которые тот сказал о нем: «Не обращайте на него внимания, как будто его тут нет». Эти слова обрекли Нейче на полное одиночество. Он всегда относился к Ерко с особым уважением, можно сказать, обожанием и надеялся, что по крайней мере тот поймет его и простит. Ведь все, что он сделал, он сделал не нарочно, он не мог иначе. Душа его не в силах была примириться с тем, что Ерко осудил его и отверг.

Он тихо встал, прислушался, все ли спят. Никто не шелохнулся. Он подошел к Ерко. Нейче давно собирался сделать этот шаг, да мужества не хватало. Он опустился на одно колено и взял бледную, худую руку товарища, неподвижно лежавшую на одеяле.

— Ерко… — шепотом окликнул он его. — Ерко.

Больной задержал дыхание, словно прислушиваясь, но не смог ни шевельнуться, ни открыть глаз.

— Ерко, ты слышишь? — горячо зашептал Нейче. — Ты сердишься на меня?

Тут Ерко чуть приоткрыл глаза, блеснувшие в слабом отсвете дворового фонаря.

— Ерко, ты сердишься на меня? — повторил Нейче.

Веки мальчика снова опустились, он лишь слабо стиснул руку Нейче. В этом слабом пожатии Нейче увидел понимание его душевной муки, прощение и тихий знак восстановленной дружбы. Но пальцы Ерко тут же ослабли, рука бессильно легла на одеяло. Из груди сквозь сжатые губы вырвалось хриплое дыхание.

Радость и благодарность залили душу Нейче, но в то же время его сковал ужас. Когда-то он видел, как умирала его старшая сестра. Картина эта глубоко врезалась ему в память, он никогда ее не забывал, и теперь ему показалось, что с Ерко происходит то же самое.

Он бросился к постели Павлека.

— Павлек! — тряс он за плечо товарища. — Павлек!

Павлек проснулся, поднял голову и с раздражением посмотрел на Нейче:

— Что тебе?

— Ерко умирает!

Павлек встал, подошел к больному и окликнул его. Ерко не отзывался. Он тяжело дышал, веки его чуть приоткрылись.

Камера проснулась.

— Что такое? Что случилось? — спрашивал вскинувшийся Юшто.

— Ерко голоса не подает, — выдавил из себя Павлек — горло перехватила судорога боли.

Юшто встал, потрогал Ерко за руку, потряс его за плечо… Ничего. Дыхания больного снова не было слышно.

Ни слова не говоря, бродяга подошел к двери и постучал.

Надзиратель, клевавший носом в коридоре, зажег свет и сунул свою заспанную недовольную физиономию в окошко.

— Что такое? Чего колобродите?

— Человек умирает! — Юшто показал на Ерко. — Позовите доктора!

— Доктора? В такую пору? — Надзиратель с возмущением взглянул на больного. — Еще чего выдумали!.. Завтра будет доктор. Небось до утра не помрет… Живо по койкам! Спать! И чтоб тихо мне!

Окошко в двери захлопнулось, свет погас, шаги удалились.

Мальчики не легли, сидели по своим койкам; заснуть они уже не могли. Прислушивались к неровному дыханию больного и думали тяжелую думу. Изредка раздавались тихие голоса. Что делать? Как помочь товарищу? Они сознавали свое бессилие.

— Знаете что, — раздался голос Юшто, который лежал на спине, подложив руки под голову, и глядел в потолок, — давайте накроем его простыней и скажем, что он умер. Сразу унесут.

Мальчики молчали. Предложение Юшто им не нравилось. Им казалось, что этим шутить нельзя: не ровен час, еще и правда смерть накличешь.

— Как хотите, — сказал Юшто, несколько уязвленный общим молчанием. — Я вас не неволю. Только так он у вас в самом деле помрет…

Тонин и Филипп быстро переглянулись. Потом Тонин подошел к Ерко и несколько мгновений пристально на него смотрел. Наконец он решился и стянул простыню со своей постели. Филипп помог завернуть больного. Сделав это, они стали, опустив руки, словно не зная, как действовать дальше. Юшто направился к двери.

Надзиратель удивленно пялился в окошко на постель, выглядевшую как смертное ложе. Словам Юшто, что парень умер, он поверил. Известие это ему не понравилось. Он быстро ушел и вернулся с еще одним надзирателем. Они заглянули в камеру, пошептались, заперли окошечко и, не сказав ни слова, ушли.

Спустя час, а может быть, и полчаса, потому что минуты тянулись страшно долго, заскрипел засов. В камеру вошли надзиратель и доктор. У доктора была заспанная физиономия, глубокие залысины надо лбом обрамляли седые, торчком стоящие волосы.

— Где покойник? — спросил он и, не ожидая ответа, шагнул прямо к покрытой постели. — Как это могло произойти? — удивился он.

Он отдернул простыню, пощупал пульс, оттянул веки и, приложив ухо к груди, долго слушал сердце.

— Он еще жив, — сказал доктор, — однако… — Он хотел продолжить, но прикусил язык. — Почему вы раньше меня не позвали? — сделал он выговор надзирателю. — Немедленно в амбулаторию! А завтра в больницу…

«Черные братья» стояли безмолвно. Раньше они боялись, что их станут ругать за ложь и обман, но теперь мысли их приняли совсем другое направление. Сердца их переполняли иные чувства.

Пришли двое служителей в полосатых одеждах, с носилками. Ерко положили на носилки. Он на мгновение открыл глаза, словно бы удивляясь тому, что с ним делают, и снова закрыл их. Мальчики стояли как завороженные. Они хотели подойти к товарищу, пожать ему руку, сказать что-нибудь, но все произошло так быстро и сурово, что они не смели и шелохнуться.

Шаги стихли, мальчики снова легли, бессонно тараща глаза в темноту. Из угла за дверью слышались тихие всхлипывания Нейче. Он не в силах был скрыть свое горе и отчаяние. Павлек, Тонин и Филипп, стиснув зубы, молча переживали новый удар.

20

На другое утро в город приехала мать Ерко. Впервые родственники получили разрешение навестить отважных бунтовщиков и принести им передачи. До сих пор их без всякой пощады прогоняли и были глухи ко всем их просьбам. Даже Голя, приехавший из Полога, ничего не мог добиться. Паппагалло окатил его таким холодом, словно они никогда и знакомы не были.

Мать Ерко с удивлением услышала, что сына в тюрьме нет.

— Его уже выпустили? — спросила она с надеждой.

— Он в больнице.

У матери подогнулись колени. Страшное предчувствие охватило ее.

— Он тяжело болен?

Этого тюремщики не знали. Ночью ему стало плохо, сказали ей, и его отнесли в амбулаторию. Утром улучшения не было, поэтому его перевезли в больницу.

У бедной женщины заплетались ноги, когда она шла по улицам города в больницу. Все последние дни сердце сжимала лютая тоска. Она слышала, что мальчиков мучают, и боялась, что Ерко, слабый здоровьем, не выдержит побоев. Теперь она представила себе самое худшее. Губы ее непрестанно шептали: «Только бы застать его в живых!..»

Она застала его живым. Но был он весь белый и высохший, словно жизнь покидала его вместе с последними каплями крови. Глаза у него были закрыты, дышал он почти неразличимо, словно был в глубоком обмороке.

Когда мать увидела сына, сердце у нее чуть не разорвалось от боли, и она громко зарыдала. Но врач приложил палец к губам. Женщина поняла, что больного нельзя тревожить, и затихла.

Ерко открыл глаза. Будто вынырнув из тяжелого бреда, он с удивлением обвел комнату. Взгляд его остановился на матери.

— Ерко! — тихо позвала его мать и нежно погладила по руке. — Ты узнаешь меня?

— Да, — еле слышно ответил мальчик. — Мама!

Он радостно улыбнулся, глаза его снова закрылись.

— Он поправится? — тихо спросила мать у врача.