— Когда я сижу здесь, я чувствую себя слитым воедино с этой кабиной, ее частью.
Я тоже понимал: в ней он творит полет своей машины — это его рабочее место.
Каждый мастер своего дела любит и ценит свое рабочее место. И у хирургов тоже есть любимое рабочее место — операционная. В операционной мы преодолеваем трудности природы и творим, мы знаем в ней все оборудование и аппаратуру, здесь мы — часть ее. На других она наводит страх, но для хирургов операционная комната — это их рабочее место, где проявляется их искусство — искусство художников хирургии (если так можно сказать?).
Все хирурги нашего госпиталя проводили в операционных основную часть рабочего времени. Все они были частнопрактикующие доктора, зарплаты от госпиталя не получали и административно никак от него не зависели. Доктор в Америке — свободная профессия, такая же, как художник и юрист. Деньги докторам платит не госпиталь, а страховые компании пациентов или они сами. Доктора принимают больных в своих частных медицинских офисах. Чем лучше репутация доктора, тем в более дорогом районе расположен его офис.
У всех хирургов с госпиталем есть формальный договор. По нему госпиталь дает доктору «привилегии», право — какие операции доктор может делать. Список операций зависит от специализации доктора на тренинга — в резидентуре. Доктора с привилегиями называются «аттендинги». От страховых компаний пациентов госпиталь получает деньги, намного реже и от самих больных — один день лечения в нашем госпитале стоил около полутора тысяч долларов. Госпиталю выгодно иметь контракты со многими хирургами, и чем больше они поставляют пациентов, тем лучше. За это он предоставляет им рабочее место в операционных и в палатах и обеспечивает всем необходимым: инструментами, оборудованием и лекарствами.
За полтора года в нашем госпитале я насмотрелся на стиль работы моих коллег. У нас работали более ста хирургов. Свои деньги они «делали» (как принято говорить в Америке) в операционной. Ортопедические операции стоят дорого — от полутора до десяти тысяч долларов, иногда и больше. Поэтому в свои операционные дни хирурги назначали по четыре-пять операций подряд, и проводили там долгие часы — с утра до вечера. У многих были контракты еще с другими госпиталями, они оперировали и там. Некоторые из них буквально мотались из госпиталя в госпиталь: утром операции в одном госпитале, вечером — в другом месте, а по субботам-воскресеньям — еще и в третьем, по вызовам на дежурства. Нечего и говорить, что такая работа приносила им большие доходы, но она и выматывала их силы. Хирурги любили жаловаться:
— Ах, как я устал… сам не знаю — для чего я себя так мучаю?..
На самом деле они знали: для денег. Они зарабатывали по двести — триста и даже по пятьсот тысяч долларов в год. И чем больше они зарабатывали, тем больше им хотелось. Сила денег завлекает всех, в Америке — особенно.
Но в госпитале у хирурга есть и другое рабочее место — в палате, у постели пациента. Каждый доктор проводит там часть рабочего времени. Сколько времени — это зависит от тяжести состояния больного и, конечно, от внимательности доктора. Были у нас доктора, которые внимательно осматривали своих больных. Но таких были единицы. Большинство из них всегда торопились, уделяли пациентам мало внимания, поверхностно оглядывали их повязки после операции, а то и этого не делали. В американских госпиталях пациенты одного доктора не концентрируются в одном определенном отделении, а лежат по разным этажам.
В зависимости от популярности и занятости у каждого доктора лежало в госпитале одновременно по пять — семь больных. Обычно после операции выписывали быстро — через три — пять дней. Лежали они на разных этажах, доктора ходили вверх-вниз, торопливо переходя из палаты в палату. Заглянет такой доктор к своему пациенту после операции, спросит с порога:
— Ну, как вы себя чувствуете?
И даже не дождавшись конца ответа, переходит к другому — с тем же вопросом и такой же реакцией. Потом сделает в истории болезни короткую быструю запись и уезжает — спешит к себе в офис или в другой госпиталь. И общих обходов со старшими докторами у нас не было. Только резиденты должны были обходить больных с аттендингами и слушать, что они им говорят. Для резидента слово аттендинга — закон. Но резиденты тоже почти всегда заняты в операционной. Поэтому между аттендингами и резидентами контактов было мало. Однако всю работу по выхаживанию больных за аттендингов должны были доделывать резиденты и помощники врача (Physician Asistent — вроде фельдшера в русской медицине).
Все это вызывало много сложностей и недовольств со стороны больных. Но над американскими докторами начальников нет, за свою работу каждый отвечает только перед законом. Указывать им — что и как делать, не имеет права никто, включая директора и профессора. Рекомендовать и просить они могут, но не указывать. Если конечно, не случилось что-то особое.
По началу, я по своей инициативе старался ходить на обходы с Виктором Френкелем и иногда с другими старшими аттендингами: я хотел перенять их основные традиции. Но я долго не мог уловить общие установки лечебного подхода к пациентам. Прошло довольно времени, пока я понял — их и не было. Стиль работы у каждого доктора был свой, каждый работал так, как считал нужным. А ошибки и осложнения, если были, обсуждались раз в месяц на общих конференциях «М&М — Mortality and Morbidity» то есть «Смертность и осложнения». По счастью, того и другого было очень мало.
Френкель делать обходы своих частных больных не любил и называл их «Via Rosa» — название улицы в Иерусалиме, по которой Христос нес свой крест. Быстрый во всем, он и своих больных обходил наскоро, мы с резидентами еле за ним поспевали. Но авторитет его был непререкаем для его пациентов, они не допускали возможности сердиться на него. Зато мне часто приходилось возвращаться в палаты, чтобы уделить им больше внимания, ответить на их вопросы, объяснить что-либо. Им я объяснял, что доктор Френкель торопился на операцию. Виктор мое отношение понимал и ценил. Однажды, когда мы шли на обход вдвоем, он признался:
— Знаешь, я раньше был внимательным доктором, меня все волновало — что с моими пациентами. А теперь… может — постарел.
Я удивлялся такому стилю работы и не все в этой организации мне нравилось. Но по опыту я знал: есть два пути научиться чему-либо — как НАДО делать, и как НЕ НАДО делать. Я наблюдал наших хирургов с позиций врача старых русских традиций неспешной и более внимательной работы. В России каждый хирург работал в одной больнице и в одном отделении, и все его больные концентрировались в двух-трех соседних палатах на одном этаже. Работали все на государственной зарплате от больницы, на одну или полторы скудные ставки. Поэтому многие стремились подрабатывать ночными дежурствами или на приемах в поликлинике. За операции денег не получали, поэтому не старались делать их больше: сколько ни работай, больше положенной ставки не заработаешь. Доктора никуда не торопились — ходили из палаты в палату, обязательно в сопровождении сестры, и уделяли своим пациентам достаточно внимания. Стиль работы был спокойнее — это было хорошо. Но ведь и весь стиль жизни в России был замедленный, не такой, как бурный стиль жизни в Америке. Зато и заработки русских хирургов были просто нищенские. Что хуже, что лучше?