- Нет, - жалко вымолвила она из-под ладоней. - Там был Ронжин, прокурор... Не помилуют...
Женщина вдруг стала клониться к нему и уронила голову на деркуловское плечо, моля сделать что-нибудь.
Если бы она знала, у кого просит! Он мог найти врага, но - спасти?
От ее беззащитной близости подполковнику сделалось жарко.
Кажется, она была готова на все.
"Брось ее, - сказал ему рассудительный голос. - Ничем ты ей не поможешь, только наживешь неприятности".
Однако другой голос возразил: "Они высылают красных надворных советников в Совдепию, а своих казнят! Пойди в разведотдел, скажи, что полковник тебе нужен..."
"Глупость! - ответил рассудительный голос. - Ты приехал самовольно, тебе самому надо позаботиться о безопасности. Для начальства ты штрафник".
"Черт побери! - выругался другой голос. - Ты же офицер!"
Голова женщины по-прежнему лежала на деркуловском плече. Сине-розовый зонтик упал на землю рядом с запыленным сапогам подполковника. Деркулов смотрел на зонтик и чувствовал себя бессильным.
Все, что приходило на ум, не годилось, чтобы перебороть волю Главкома.
Мимо прошел железнодорожный рабочий, потом несколько солдат с прапорщиком.
- Как вас зовут? - спросил Деркулов у женщины, отстраняясь от нее и поддерживая ее за плечо.
Она села прямо, отвернулась, стала утираться платком.
- Как фамилия вашего мужа? - снова спросил он. - Где он служил?
- Вы поможете? - недоверчиво вымолвила она. - Помогите, умоляю! Мне не к кому обратиться!
Женщина снова стала клониться к нему, но Деркулов предусмотрительно выставил руку.
- Прекратите! - велел он. - Приведите себя в порядок. Что за распущенность? Вы баба или жена офицера?
Через пять минут женщина (ее звали Калерия Николаевна Мельникова) привела себя в порядок, припудрила припухший нос и глядела на Деркулова кротким взглядом.
Они пошли в разведывательный отдел, больше подполковнику некуда было идти. Он надеялся на авось.
- Ну где служил полковник Мельников? - допытывался Деркулов. - Говорите же!
С трудом ему удалось вырвать из нее что-то вроде послужного формуляра, впрочем, Мельников, наверное, был заурядным офицером, и ничего выигрышного в его службе в Вооруженных Силах Юга России контрразведчик не углядел. Был ранен, обморожен - а кто не был ранен?
- Ну что? Мало? - подавленно спросила Калерия Николаевна, почувствовав, видно, неутешительность своих сведений. - Еще он служил в Особой бригаде во Франции, в пятнадцатом году.
- Ничего! - утешил Деркулов.
Они шли по шпалам в тупик, где размещался разведывательный отдел. Между шпал пробивался молочай и желтели сухие колючки. Калерия Николаевна раскрыла зонтик.
- Вы знаете, если ничего не получится, я брошусь под поезд, - сказала она. - Мне жизнь не нужна.
- Эх, Калерия Николаевна! - упрекнул Деркулов. - Не надо. Я сделаю, что могу.
Только что он мог, приехавший из Скадовска проштрафившийся контрразведчик?
Они добрались до синего спального вагона, женщина осталась возле дверей, Деркулов поднялся по лесенке.
- Вы постарайтесь, - тихо попросила она.
Он кивнул и исчез. Она стала ходить вдоль вагона, пытаясь заглянуть в окна. Однако окна были высоко, зато доносились голоса. Кто-то начал кричать и обвинять ее спутника, что ему нельзя было приезжать в Мелитополь. Калерия Николаевна замерла, вслушиваясь. Прошло две или три минуты. Ее окликнул незнакомый штабс-капитан с острыми голубыми глазами и воспаленной кожей на подбородке. Он спросил, что она здесь делает, и велел, чтобы она отошла от вагона. И она вынуждена была отойти на солнцепек.
А Деркулову не повезло. Он нарвался на заместителя начальника контрразведки полковника Лебедева, который не понял, что привeло сюда скадовского контрразведчика - заботы о горестной судьбе Калерии Николаевны и потерях армии от неповоротливых интендантов не входили в круг непосредственных обязанностей Деркулова.
- Хотите на фронт? - спросил Лебедев. - Можете подавать рапорт.
- Рапорт? Избавлюсь по крайней мере от стыда, - ответил Деркулов. Разрешите идти? - И, не дожидаясь разрешения, встал с бархатного потертого дивана и вышел из купе.
Калерия Николаевна ждала его, сосредоточенно балансируя на рельсе, махая расставленными руками. Что-то девичье, из давнишней жизни было в ее покачивающейся фигуре, воспоминание о переброшенной через ручей жердочке или свидании... Она повернулась к нему, все поняла, руки опустились.
- Неужели ничего нельзя? - спросила Калория Николаевна. - Я готова на все. Делайте со мной, что хотите, только помогите.
- Что вы... - вздохнул он. - Видно, не в добрый час вы встретили меня. Простите. - Деркулов еще собирался что-то сказать, но не нашелся, склонил голову и потом быстро зашагал обратно к ненавистному вагону, оставляя Калерию Николаевну.
Его жизнь переломилась. Сейчас ему надо было написать рапорт и отправиться в первый армейский корпус. Калерия Николаевна оставалась в этой части его жизни, а что ему суждено было в той, никому не ведомо.
* * *
В это время человек, от которого зависело в Русской армии все и который во всяком случае считался таковым, заканчивал беседу с военно-морским прокурором Ронжиным. После жестокости приговора, утвержденного начальникам частей, не сумевшим справиться с грабежами, Врангель ощутил потребность в самооправдании и напомнил Ронжину, как тот на Дону в конце семнадцатого года, попав в руки красных, травился, боясь самосуда, да только яд оказался испорченным.
Ронжин тронул бороду и не поддержал разговор, он не одобрял суровости по отношению к своим. Через минуту он сказал:
- Я знаю, Петр Николаевич, нынче даже летчики на аэропланах стали товары возить. Нитки, табак, мануфактуру меняют на яйца, масло да сало. Это, должно быть, последнее наше достижение.
Военно-морской прокурор явно указывал на бессилие Главкома, но Врангель продолжал свое:
- Мой режим - не монархия и не республика. Это администрация. Почему я так строго взыскиваю? Хороший хозяин для моего дела стоит больше, чем выигранное сражение.
Врангель повторил мысли Кривошеина, то есть столыпинские, не понимая, насколько подходит к сегодняшнему положению то, что делалось перед европейской войной. "Дайте мне двадцать спокойных лет, и я преображу Россию", - говорил Петр Аркадьевич. Ему дали всего пять, но он успел качнуть общинную державу так, что русский хлеб на международном рынке оттеснил германский, аргентинский, американский. Он успел наделить землей миллионы мужиков, заселил переселенцами Сибирь и Дальний Восток и указал бескровный путь: мелкий собственник не бунтует, он - опора страны.
А чем мог похвастаться Петр Николаевич?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});