Он представился как Госсетт Беннетт.
— В сущности, мы только в начале пути. — Беннетт указал на столы. В секционном зале стоял шум. Если операционная — тихое и стерильное место, то в морге все наоборот: визжат пилы, льется вода, врачи диктуют ассистентам, наговаривая процесс вскрытия. — У нас в работе восемь трупов с вашего самолета.
Тела лежали на восьми столах из нержавеющей стали. Они были на разных стадиях вскрытия. Из двух, говоря на патологоанатомическом жаргоне, уже сделали «каноэ». Это означало, что грудная клетка и брюшная полость были вскрыты, вынутые внутренние органы лежали в раскрытом пластиковом мешке, расположенном на голенях, а патологоанатом делал срезы на специальной доске, словно каннибал, готовящий сашими из человеков. Шея у каждого трупа была рассечена, язык просунут в разрез, кожа с верхней части лица откинута вниз, как резиновая маска, обнажившиеся черепа распилены циркулярной пилой. Один головной мозг как раз в этот момент отделяли от спинного — в дальнейшем его поместят в раствор формалина, чтобы он отвердел, и это будет последним этапом вскрытия. Ассистент стоял рядом, держа наготове комок ваты, чтобы заполнить опустевший череп, и большую кривую иглу с продетой в ушко толстой вощеной ниткой.
От одного стола к другому передали секатор с длинными ручками — очень похожий на те, которые продаются в магазинах для садоводов, — и еще один ассистент, стоя на металлической скамеечке и возвышаясь над телом, начал одно за другим перерубать ребра, чтобы вынуть сразу всю грудную клетку вместе с грудиной, как кровавую фигурную решетку. Запах стоял ужасный — всепоглощающая смесь пармезана, метана и тухлых яиц.
— После того как вы позвонили, я начал проверять шеи, — рассказывал Беннетт. — У всех трупов обнаружился разрез, о котором вы говорили. Но не шрам. Открытая рана, очень ровная и чистая. Мне таких видеть не доводилось.
Он подвел их к еще не вскрытому трупу женщины, лежавшему на столе. Под шею был подложен пятнадцатисантиметровый металлический брусок, поэтому голова трупа завалилась назад, грудь выгнулась, а горло выпятилось. Эф провел по нему затянутыми в латексную перчатку пальцами и обнаружил тонкую линию, сравнимую с порезом, который оставляет бумага. Он мягко развел края раны, подивился аккуратности и глубине разреза. Когда Эф убрал руку, рана неторопливо закрылась, как сонный глаз или губы после робкой улыбки.
— И что могло быть причиной такой раны? — спросил он.
— В природе подобное не встречается, — покачал головой Беннетт. — Во всяком случае, я ничего похожего не видел. Обратите внимание на точность разреза, словно его нанесли скальпелем. Рана, можно сказать, выверенная — и по месту расположения, и по глубине. При этом края закруглены, то есть она, скорее, органического происхождения.
— А какова глубина? — спросила Нора.
— Точно до сонной артерии. Причем стенка артерии пробита только с одной стороны. Сквозной перфорации нет.
— Во всех случаях?! — поразилась Нора.
— Во всех без исключения. Я имею в виду трупы, которые я осмотрел лично. На каждом теле обязательно есть такой разрез, хотя, признаюсь, если бы вы меня не предупредили, я бы этого не заметил. Особенно если учесть все прочее, что творится с этими телами.
— Что значит — прочее?
— Мы сейчас к этому перейдем. Почти все разрезы на шее. Впереди или чуть сбоку. За исключением одной женщины, у которой разрез обнаружился на груди, значительно выше сердца, и одного мужчины, которого нам пришлось осматривать особо. Разрез мы нашли и у него — на внутренней стороне бедра, над бедренной артерией. Каждая рана проходит сквозь кожу и мышцы, а заканчивается точнехонько внутри главной артерии.
— Может быть, игла? — предположил Эф.
— Что-то куда более тонкое. Я… Мне нужно продолжить исследования, мы ведь только начали. И тут еще столько непонятного, пугающего дерьма… Вы, полагаю, в курсе?
Беннетт подвел их к двери большой холодильной камеры. Размерами она превышала гараж на два автомобиля. В камере стояло около пятидесяти каталок, на большинстве лежали трупы в мешках, с молниями, расстегнутыми до середины груди. Лишь немногие трупы были полностью извлечены из мешков — эти обнаженные тела уже взвесили, измерили, сфотографировали — и подготовлены к вскрытию. Тут же лежали восемь или девять трупов, не имеющих отношения к рейсу 753. Они лежали на голых каталках, без мешков, со стандартными желтыми бирками на пальцах ног.
Холод замедляет разложение — в том же смысле, в каком он предохраняет фрукты, овощи и мясо от порчи. Однако трупы, доставленные из аэропорта, не выглядели испорченными. С момента катастрофы прошло уже тридцать шесть часов, а они оставались такими же свеженькими, как и в ту минуту, когда Эф впервые увидел их, поднявшись на борт самолета. В отличие от трупов с желтыми бирками — те распухли; из всех отверстий, словно черный понос, сочились телесные выделения; плоть, лишенная испарившейся влаги, стала темно-зеленой и кожистой на вид.
— Для трупов они слишком хорошо выглядят, — заметил Беннетт.
По телу Эфа пробежала дрожь, не имеющая отношения к низкой температуре холодильной камеры. Он и Нора прошли дальше, миновав три ряда каталок. Тела выглядели… нет, не здоровыми, потому что они слегка скукожились и обрели бескровный, сероватый вид… но уж точно нельзя было сказать, что эти люди давно умерли. На всех лицах была характерная маска смерти, однако создавалось впечатление, что смерть наступила не более получаса назад.
Вслед за Беннеттом Эф и Нора вернулись в секционный зал, к трупу той женщины, у которой разрез обнаружился на груди. На теле женщины — лет сорока с небольшим — не было никаких отметин, кроме разве что шрама, оставшегося от кесарева сечения примерно десятилетней давности. Ее уже приготовили к вскрытию. Но вместо скальпеля Беннетт взял инструмент, который никогда не использовался в морге. Стетофонендоскоп.
— Я заметил это раньше, — сказал Беннетт и предложил инструмент Эфу.
Эф вставил в уши оливы, а Беннетт призвал всех прекратить работу. Один из ассистентов побежал выключить льющуюся воду.
Беннетт приложил диафрагму к груди трупа чуть ниже грудины. Эф слушал с тревогой, боясь того, что может услышать. Но не услышал ничего. Он посмотрел на Беннетта — лицо патологоанатома оставалось бесстрастным, выжидательным. Эф закрыл глаза, сосредоточился.
И услышал. Слабый звук. Очень слабый. Как если бы что-то скользило и извивалось в грязи. Тихое шевеление, безумно тихое — Эф не мог понять, действительно ему что-то слышится или просто мерещится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});