Тук-тук-тук.
В считаные секунды давно умершая Тварь поравнялась с Авраамом. Юноша почувствовал ее запах — запах прелых листьев, земли и плесени. Даже смог разглядеть контуры лица и тела. А потом Тварь повернулась к нарам по другую сторону прохода. Наклонилась, принюхалась к шее Задавского, молодого, очень трудолюбивого поляка. Тварь чуть ли не доставала головой до крыши барака, она дышала тяжело, возбужденно, словно была обуреваема голодом. Монстр перешел к следующим нарам, и его лицо попало в полосу света, падающего из окна.
Потемневшая кожа стала полупрозрачной — такой бывает пластинка сушеного мяса, если смотреть сквозь нее на свет. Весь он был сухим и матовым, за исключением глаз — двух сверкающих полусфер, которые светились, разгораясь и угасая, как два раскаленных уголька, когда их кто-то раздувает, то и дело набирая воздуха. Сухие губы растянуты в оскале, обнажая пятнистые десны и два ряда маленьких желтоватых, невероятно острых зубов.
Монстр навис над Ладиславом Заяком, туберкулезным стариком из Гродно, прибывшим недавно. Сетракян помогал Заяку, показывал, что к чему, защищал от беды. Его болезнь прямым ходом вела в пылающую яму, но Сетракян взял Заяка в помощники и в критические моменты укрывал от надсмотрщиков-эсэсовцев и украинских охранников. Ладислав, однако, умирал. Легкие отказывали, и он потерял желание жить: ушел в себя, постоянно плакал, говорил редко. Заяк превратился в помеху для выживания самого Сетракяна, он все глубже опускался в пучину отчаяния. По ночам, чуть ли не до самой зари, старик кашлял и тихонько рыдал.
И вот теперь, наклонившись над Заяком, монстр разглядывал его. Ему, похоже, нравилось тяжелое дыхание старика. Как ангел смерти, он укрыл своей чернотой хрупкое тело Заяка и жадно зацокал сухим языком.
Что монстр сделал потом… Сетракян этого не увидел. Были какие-то звуки, но его уши отказывались их слышать. Огромная, злорадно сопящая Тварь склонилась над головой и шеей старика. И что-то в этой позе говорило о том, что монстр… кормится. Тело Заяка подрагивало, но — удивительное дело! — старик не просыпался.
Он так и не проснулся…
Сетракян зажал себе рукой рот. Однако монстру, похоже, не было до него дела. Тварь интересовали только больные и увечные. К рассвету в бараке появились три новых трупа, а монстр выглядел куда более упитанным, его кожа стала упругой и эластичной, хотя и осталась темной.
Наконец Сетракян увидел, как чудище растворилось в темноте, покидая барак. Авраам осторожно поднялся и подошел к трупам. В слабом свете начинающегося утра осмотрел тела. Он не нашел никаких повреждений — кроме разрезов на шее. Очень тонких, практически незаметных. Он тоже не заметил бы их, если бы сам не был свидетелем этого ужаса…
И тут до Авраама дошло. Эта Тварь. Она же вернется… И очень скоро. Концентрационный лагерь — плодородное пастбище, где Тварь будет пастись, пережевывая всех незаметных, всех позабытых, всех ненужных. Будет пастись… пока не сжует всех. Всех до единого.
Если только кто-то не восстанет, чтобы остановить ее.
Кто-то…
Он, Авраам…
Процесс пошел
Пассажир эконом-класса
Энсел Барбур, оставшийся в живых пассажир рейса 753, нежно обнимал жену Анну-Марию и двоих своих детей — восьмилетнего Бенджи и пятилетнюю Хейли. Они сидели на синем ситцевом диване в залитой солнцем гостиной их дома во Флэтбуше. Не остались в стороне даже Пап и Герти, два больших сенбернара, которых по случаю этого важного события пустили в дом: собаки, донельзя обрадованные возвращению хозяина, устроились рядом, положив большущие лапы ему на колени и благодарно тычась в грудь.
В самолете Энсел сидел у прохода, в кресле 39G. Он возвращался с семинара по обеспечению безопасности баз данных, который проходил в Потсдаме, к юго-западу от Берлина. Барбур был программистом. Участие в семинаре оплатила торговая фирма из Нью-Джерси, которая заключила с Энселом четырехмесячный контракт, опасаясь вирусных атак: по всей стране из компьютеров были уже похищены миллионы номеров кредитных карточек клиентов. Ранее Энсел никогда не покидал Америку и очень тосковал по семье. В программе четырехдневного семинара были и свободное время, и экскурсионные туры, но Энсел не покидал отеля. Он предпочитал оставаться в номере со своим ноутбуком, устраивал сеансы видеосвязи с детьми, пользуясь веб-камерой, и играл с незнакомцами в «Червы» по Интернету.
Для Анны-Марии, женщины суеверной и замкнутой, трагическое завершение рейса 753 только подтвердило обоснованность страха перед воздушными путешествиями да и вообще всякими новшествами. Она не водила автомобиль. Строго соблюдала десятки различных ритуалов, в том числе обязательно прикасалась ко всем зеркалам в доме и протирала их, точно зная, что этим отгоняет беду. Ее родители погибли в автомобильной катастрофе, когда ей только-только исполнилось четыре года — сама она чудом выжила при аварии, — и девочку воспитывала незамужняя тетка, которая умерла за неделю до свадьбы Анны-Марии и Энсела. Рождение детей только укрепило ее в отшельничестве и обострило страхи до такой степени, что Анна-Мария, случалось, по нескольку дней подряд не выходила из дома, где чувствовала себя в относительной безопасности, полностью полагаясь на Энсела, который и связывал ее с внешним миром.
Известие о страшной беде в самолете потрясло ее до глубины души. То, что Энсел выжил, принесло ей безмерное облегчение, она восприняла это как знамение свыше, подтверждение того, что ее уход от мира и соблюдение ритуалов угодны Богу.
Энсел, со своей стороны, также от всей души радовался возвращению домой. Бен и Хейли пытались забраться на него, но он им не позволял этого из-за неутихающих болей в шее. Скованность — мышцы были как мучительно скрученные канаты — сосредоточилась в горле, но постепенно распространялась вверх, к ушам, охватывая углы нижней челюсти. Когда скручиваешь канат, длина его уменьшается. Нечто подобное происходило и с мышцами Энсела. Он покрутил головой, надеясь, что такая хиропрактика принесет облегчение… —
ЩЕЛК… КРАК… ХРУП…
от боли его согнуло вдвое. Зря он так. Никакая хиропрактика не стоит таких спазмов.
Потом Анна-Мария, зайдя на кухню, увидела, что Энсел ставит в шкафчик над плитой пузырек с ибупрофеном. Он сразу выпил шесть таблеток — рекомендованную суточную дозу — и едва сумел протолкнуть их через горло.
Радость в глазах жены тут же сменилась страхом.
— Что случилось?
— Ничего, — ответил он, хотя от боли не мог даже покачать головой. Но все же лучше не волновать жену. — После самолета болит шея. Наверное, затекла. Неудобно сидел, когда летели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});