происки.
Душухин слушал коменданта безучастно.
Следующим днем Ксюху и Норгеймера отправили. Поехал с ними в свой долгожданный отпуск и Вова Мельник. Еще случился с Мельником организационный казус. Во всех документах был он уволен по статье «за нарушение условий контракта», а значит, денег ему и всяких отпускных благодарностей не полагалось. Пришлось Макогонову вкратце докладывать коменданту и начальнику штаба, что принимал Мельник участие в специальной операции. И что не нужно оглашать этот факт, но восстановить Мельника в должности и выдать ему полагающееся денежное пособие необходимо.
Если бы спросили Мельника перед дорогой: «Вова, а точку, кто точку поставит в истории с Казаком-Жевлади?» — то Мельник ответил бы: «Точка уже стоит. Прощайте пока, браты. Быть добру».
Если бы спросили Мельника, а чем все закончилось, то и не стал бы Мельник никому рассказывать, и даже вспоминать не стал бы.
Штурман был немногословен и, когда ясность была почти стопроцентной — когда имена перестали иметь значение, — он сказал Мельнику:
— Тебе спасибо. Красиво сработано.
Макогонов как всегда выровнял позицию.
— Ты, Мельник, подвиг совершил по пьяной лавочке, поэтому ордена тебе не полагается. Будем считать наградой твою реабилитацию и возвращение во взвод.
Мельник подумал, что орден тоже хорошо, но во взвод вернуться после такого крутого залета удавалось не каждому. Савва вон на волоске висит. Савве так не подфартит, как ему. Потому что Савва о будущем не думает, а он, Мельник, думает: он, к примеру, стал философствовать и размышлять о космосе. Мельник вытянулся по стойке смирно.
— Виноват, товарищ подполковник.
— Мельник, а у тебя ведь было одно желание, — произнес Макогонов. — Помнишь, ты сказал, когда вел Казака в комендатуру, что появилось желание?
Штурман с интересом смотрел на командира и его солдата.
Макогонов вынул пистолет из кобуры.
— На, возьми. Почистишь потом.
Штурман все понял. Он проводил Мельника до места.
Они вошли в камеру. На бетонном полу лежал связанный по рукам и ногам Жевлади.
Мельник остановился у двери и стоял так некоторое время. Штурман положил ему руку на плечо.
— Быстро только.
Мельник присел перед пленником. На голове Жевлади был пакет. Он шевелил распухшими губами, дышал, как рыба, круглым ртом. Жевлади узнал своего палача.
Интуиция, интуиция, интуиция.
— Брат, брат, — только и выговорил Жевлади.
Мельник приставил пистолет к его голове.
— Не брат ты мне, — сказал и положил палец на спусковой крючок специального бесшумного пистолета.
Коротко, коротко пробежала жизнь…
Ему пять лет. В день Первого мая отец взял его на парад. Посадил на плечи, и они шли в колонне автопарка. Он видел парадные трибуны, украшенные лозунгами, призывающими объединяться всех трудящихся. Он крикнул тогда: «Да здравствует Первое мая. — Подумал и крикнул еще: — Да здравствуют мой папа, моя мама, мой дядя, моя сестра и я — Жевлади!» Ему показалось тогда, что на трибунах серьезные дяди с красными бантами на пиджаках услышали его призыв и помахали ему руками. Дяди монотонно махали руками влево-вправо, влево-вправо… Ворота военной части раскачивались монотонно влево-вправо. Толпа наседала. Был год — последний перед войной. Толпа брала штурмом казармы и склады с оружием. Ему кричали: «Жевлади, пошли с нами, там много оружия, возьмем гранатометы, чтобы жечь русские танки. Мы победим проклятых русинов!» И кто-то крикнул: «Да он не пойдет, он — полукровка. Он за русских!» Жевлади пошел, не послушал отца. Он взял себе автомат и гранаты. Он был счастлив, что может, как другие, танцевать в бешеном ритуальном круге у Президентского дворца… Танки вошли в Грозный перед самым Новым годом. Он сражался с остальными. Он учился убивать. Скоро солдаты валялись везде. Поначалу он заглядывал в лица мертвых… Боевики пробирались гуськом вдоль стены, перешагивая, через окоченелые человеческие бугры. У него развязался шнурок. Он присел перевязать и, когда поднял голову, то увидел, как солдат со стриженым затылком, растерзанный пулями, вдруг в последнем предсмертном порыве поднял автомат и нацелил в спины его товарищей. Он тогда схватил автомат и выстрелил в бритый затылок. Пули рвали ватник, кромсали бритый затылок, кидали уже мертвого солдата влево-вправо, влево-вправо… Свои похвалили его, сказали: «Ты воин, Жевлади!» Чужих солдат называли кафирами. Некоторых брали в плен, но потом тоже убивали, некоторых резали, как баранов… Во дворе их дома был пожар, дом развалился на части. Он встретил у дома дядю Ибрагима. Дядя принес тело отца. Дядя сказал ему: «Жевлади, отец надеялся, что ты умрешь в первом бою, чтобы не жить с этим». Он не поверил дяде… Хаттаб в лагере под Сержень-Юртом… Хаттаб вызывал в нем уважение и зависть. Хаттаб был силен, мужественен и богат. Хаттаб похвалил его: «Жевлади, ты стал моджахедом. Да хранит тебя Аллах!» Было легко убивать русских контрактников. Его не мучила совесть. Он знал, что эти люди пришли заработать денег на его крови, на крови его отца. Он не думал, забыл думать о русской матери. Один контрактник был не русским, он был татарином и мусульманином. Когда его стали резать, контрактник крикнул: «Брат, я же свой!» Контрактник хрипел и плакал, когда хрустела под ножом его трахея… Конг кричал на него, что он должен, должен, должен!.. Долги надо платить. Он приехал в село и забрал сестру, чтобы отдать ее безжалостному Конгу. Сестра умоляла его: «Жевлади, не отдавай меня им, не отдавай, не отдавай!» Он знал, что сестра пострадала от этих тварей русских и она должна им отомстить, отомстить своей смертью… Он отдал ее Конгу.
На него смотрел Бог. Бог смотрел на него и жалости не было в глазах Бога. Бог отвернулся от него. «Прощай, Жевлади», — сказал Бог.
Скоро, скоро проходит жизнь.
Выстрел — как глухой хлопок.
— Не брат ты мне, не брат.
Тело обмякло. Мельник поднялся с колена, поставил пистолет на предохранитель. Вошел Штурман, за ним двое с темно-синим солдатским одеялом; стали перекатывать тело на одеяло. Подняли и вынесли вон из камеры.
— Исполнилось желание? — спросил Штурман.
— Нет.
— В смысле? — удивился Штурман.
— Мне его порвать на куски тогда захотелось, глотку ему перегрызть зубами.
— Ну, извини, предупреждать надо.
Они вышли из камеры. Пожали друг другу руки.
— Может, все из космоса идет? — задумался Мельник. — Когда я в камере сидел, меня спросили сокамерники, где восток. Им молиться нужно на восток. Я им примерно указал в сторону, где наше расположение — разведка, где находилась. Получилось, они все время молились на разведку. Смешно получилось.
Штурман думал некоторое время, что ответить солдату на вопрос о космосе. Конечно, понимал Штурман, глушануло Мельника — так глушануло, что не позавидуешь.