Я не самый большой поклонник спорта, но имена наших легендарных лыжниц, вроде Сметаниной и Кулаковой знал, поэтому мог поддакивать с таким видом, словно во всем прекрасно разбираюсь. Зимняя Олимпиада в Австрии в памяти не отложилась, хотя бы потому, что телевизора у меня в ту пору не было. Правда, хорошо помню, что в феврале 1976 года народ был так занят созерцанием зрелищ, что редко выходил на улицу. Для участкового это, скажем так, неплохо.
Давно заметил, что участники следственно-оперативных групп во время выезда на место происшествия не говорят о предстоящей работе. Никакой твёрдой традиции на сей счёт не существовало, но правило, тем не менее, действовало. Могли неуклюже пошутить, что хорошо бы труп до нашего приезда ушёл, а если речь шла о краже, то наоборот — чтобы преступник сидел на месте и ждал нас с уликами в руках. Потому как это только в кино сотрудники непримиримо борются за честь раскрывать самое запутанное дело. В жизни всё наоборот: жизнь без «глухарей» гораздо милей и приятней.
Вот завести разговор о каком-нибудь случае из прошлого — это пожалуйста. Даже порой, сидя друг у друга на коленях в тесном и тряском «козлике». И никакая субординация, и никакой гендерный вопрос значения не имели. Хочешь ехать — терпи. Разве что тучной Валентине Даниловне, заведующей бюро СМЭ, без обсуждений всегда уступалось переднее место рядом с водителем.
Я знал, что сейчас увижу: тело Коркиной на своём топчане под кучей тряпья и шевелящимся месивом мух. Жаркое лето — не лучшее время для тех, кого жизнь неожиданно решила покинуть. Я даже ее убийцу знаю, но и что с того? Вон я знаю, что Бурмагин меня порезал, он сам это не отрицает, бабульки у подъезда косвенно подтвердили, даже сама жена Бурмагина. Да-да, она пришла ко мне заявить, что ничего не знала, но именно этот шаг и выдает её с головой: знала. Иначе, зачем приходить? Но Полина Александровна теперь уже не может быть свидетелем.
И вот этот Бурмагин вышел сухим из воды и, пожалуй, сам ещё не до конца поверил своему счастью и держит под кроватью узелок со сменным бельишком. Так, на всякий случай, если вдруг гражданка Фемида передумает. Хотя, кто сказал, что возмездие должно следовать незамедлительно? Может быть, для тех сил, что рисуют линии наших судеб, пара лет, что отведены Бурмагину, всего лишь один миг? Это, конечно, если верить той давней (давней или всё-таки будущей?) информации. Но она пока не подвела ни в чём.
Всё было так, как мне помнилось. В маленькое оконце пробивались сквозь вековой слой пыли тусклые лучики заходящего солнца. Под низким потолком, почти на уровне глаз, светила без пользы маленькая электрическая лампочка, засиженная мухами. Но сначала нас встретил запах. Он и в лучшие-то времена никогда здесь не был изысканным, но сейчас... А я-то, похоже, сильно поотвык за последние годы от такой ауры. Не сплоховать бы перед Александром Яковлевичем. Но вижу, что и тому явно не по себе.
Тучи мух при моём приближении к топчану снялись с насиженных мест и затмили последний свет в окошке. Вообще-то полагается вначале убедиться, что гражданка Коркина и впрямь мертва, а коли нет, так попытаться оказать ей помощь. Но уж какая тут помощь? Не нужно быть врачом, чтобы понять — Римма мертва и, уже не пять минут. При этом живописать увиденное мне совсем не хотелось. Жалко мне её не было, финал вполне закономерный. Было жаль, что в груди не торчит нож с отпечатками пальцев злодея. Впрочем, и наличие таковых при отсутствии машинной обработки (а её в семидесятых точно ещё не было), не всегда гарантировало успех. Вот если знать подозреваемого, тогда да. А я знал, если, конечно, в этой ветке моей жизни не будет каких-то сюрпризов. Но ножа, увы, в пределах видимости не наблюдалось. Но его и в прошлый раз не нашли.
Я оставил Котикова на страже, а сам помчался в продмаг на Чкалова — звонить. Там телефон имеется лишь в кабинете заведующей, но участкового пустят без разговоров, да еще и оставят одного, хотя у завмага и сейф, и все прочее.
Дело становилось серьёзным. Рецидивист убит или нет, неважно, но убийство, оно и есть убийство. Доложил дежурному всё, как есть, выслушал порцию очередных матов в свой адрес и в адрес моей Коркиной. А что делать? Во все времена гонцов с плохими новостями не жаловали, а кому и в глотку расплавленный свинец — будьте любезны. Так что терпи и выполняй свои обязанности.
Когда я вернулся, Котиков был на посту. Я попросил его поторчать здесь ещё какое-то время, а сам отправился в ближайший барак, окнами смотревший на Римкину хибарку, устанавливать свидетелей и очевидцев. Ничего интересного первичные мои действия не принесли: Мы ночью спим крепко, а днём дома не бываем, вот и ничего не видели, ничего не слышали. А когда вы ничего не видели и не слышали? А никогда и ничего! И по глазам их отчётливо читалось: не там, начальник, стукачков ищешь. Видно, что крепкая братия была заселена в своё время в этот барак.
Так бы мне и уйти, не солоно хлебавши, если бы не один мальчишка лет семи.
— Дяденька легавый, а я слышал!
Что тут поделать, святая простота — что слышит, то и повторяет. Я не стал обижаться на «легавого». Вот только мамка тут же принялась прятать за себя моего свидетеля:
— Гражданин начальник, не слушайте вы его, сопляка! Что он там слышать может?
И можно было догадаться, что одной рукой она ему уже и «воспитание» проводит. Пришлось заступиться. Я решительно вытащил пацана из-за спины матери, а заодно и его покрасневшее ухо освободил.
— Что ж вы так сразу — «гражданин начальник»? Опыт имеете? У хозяина бывали?
А сам подумал: что-то ты, участковый, плоховато этот барак изучил. Людей вот не знаешь. Женщина, впрочем, никакой судимой не была, по крайней мере, со слов. Просто у них в бараке все так разговаривают.
— Вот и этот! — она отвесила ощутимого леща своему отпрыску. — Вы уж простите его за легавого-то.
— Прощу, если всё расскажет, что сказать хотел.
Я напустил строгости. А пацан, получив вынужденное материнское разрешение, затараторил:
— Я ночью писать захотел. Мамка говорит: ссы в ведро. А я большой уже, поэтому побежал в уборную, а она в нашем конце закрыта была, я побежал в дальнюю. А там стёкла разбиты, и слышал, как тётка какая-то кричала. Что-то она смешное кричала...
Мальчишка затуманился, вспоминая, потом напыжился и выдал:
— Слово такое смешное — Шмати́на.
Услыхав последнее, что сказал мальчишка, мамка его вмиг изменилась в лице и так дёрнула сына, что тот едва не улетел с ног.
— Всё, гражданин начальник, или не знаю уж, товарищ, как вас там, хватит над ребёнком издеваться. Мало ли что он тут вам наговорит? Он у меня ещё и в школу не ходит! Тоже мне, свидетель нашёлся!
Всё ясно. При надлежащем допросе, с участием педагога и матери этот парнишка ничего подобного больше не скажет. А без посторонних глаз мать еще разок проведет с сыном «разъяснительную» работу и тот на всю жизнь запомнит, о чем можно говорить, а о чем нет.
Но я узнал главное: в этом преступлении нынешней версии моей жизни тоже фигурирует Шматинин, мой поднадзорный, гроза и ужас всей округи. По реакции матери мальчишки было убедительно видно, что это действительно так.
Конечно, можно предположить, что кличка Шматинина была выкрикнута другой женщиной, при других обстоятельствах, но это ведь не мешает построить версию о том, что убийцей Коркиной является именно этот мой поднадзорный? Это ничуть не хуже, чем искать иголку в стоге сена, то есть, другого подозреваемого в числе несметных Римкиных собутыльников и рыцарей непритязательной любви. Да и что там наводить тень на плетень, если я уже больше сорока лет знаю, кто убийца? Ведь это именно я помог ему уйти от ответственности. Невольно, разумеется, но что это меняет? Из-за Шматинина я сорок с лишним лет себя корил, хотя, вроде бы, пора это все и забыть. Но не получилось.
На месте происшествия шла рутинная работа. То есть, совсем не шла. Сыщик Андрианов прибежал из отделения пешком, оценил обстановку и умчался выявлять свидетелей и совершать тайные оперские дела. Эксперт-криминалист Ванин тихонько покуривал в сторонке. Судебный медик Павлов пытался вытащить Ванина на разговор о рыбалке со спинингом, подбрасывая Ванину разные анекдоты про рыбаков. Ванин не вёлся. Все ждали следователя прокуратуры — обычное дело. Ещё шести часов нет, а он уже дома оказался, когда ещё теперь привезут его. Однако никто не нервничал: труп не убежит, а преступник, наоборот — давно убежал, так что никакой спешки не требуется.