оробевший народ, давя друг друга, кинулся врассыпную.
Романовы, охваченные противоречивыми чувствами, взволновано вошли в последнее в своей жизни жилище. Состояние их духа стало тревожным. Сердца без устали отбивали тревожные удары. Наступило томительное ожидание. Что теперь с ними будет, что? В тревогу Романовых постепенно вплелся страх. Но этот страх был не за себя, а за детей. Давненько это началось, а вот сегодня особенно. Каким-то шестым чувством они поняли, что их тревога не была напрасной.
В особняке мысли Романова непроизвольно унеслись в одна тысяча девятьсот тринадцатый год, когда он посетил в Костроме Ипатьевский монастырь. В тот день праздновалось трехсотлетие правления Дома Романовых. Народ ликовал и, увидев его, радостно кричал могучее “ура”, а в воздух летели головные уборы. Радость народа тогда была искренней, многие плакали. Кажется, что это было совсем недавно. Но что теперь случилось с русским народом спустя четыре года? Что?
В доме было тихо и пусто, стояла мертвая тишина. Романовы с трепетом в сердце остановились в коридоре. Мария жалостливо посмотрела на обоих родителей.
— Минуту внимания! — в полной тишине вскрикнул Белобородов.
Поскрипывая ярко начищенными сапогами, комиссар прошелся по коридору. Романовы с поникшими головами и с сокрушенными сердцами поглядели на уральского комиссара.
— По решению Советского правительства семья Романовых будет находиться в ведении Уральского Совета вплоть до суда над Николаем Александровичем.
Белобородов обвел узников блестящими глазами. На лице комиссара возникло победное выражение. В его глазах засверкала жестокая уверенность в своей силе над арестантами. Он ковал свои слова так, как будто металл в кузне. Стало заметно, что он был очень рад обстоятельству, что Романовы оказались в его руках. Уж теперь-то они не выпорхнут из его рук.
— Я хочу вам представить коменданта этого дома — Александр Дмитриевич Авдеева, — проговорил с холодным блеском в глазах Белобородов.
Простоватое лицо Авдеева выразило необычайную радость. Выпятив вперед тощую грудь от распиравшей гордости, новоиспеченный комендант прямо весь лучился. Одурев от счастья, он не знал, куда девать свои руки. Авдеев то заталкивал их в карманы, то снова вытаскивал.
— Имеются ли у вас заявления, жалобы, вопросы? — спросил Белобородов.
Романовы удрученно покачали головами. Какие в их положении могут быть вопросы?
— Но если они у вас возникнут в дальнейшем, то прошу обращаться с ними в Уральский Совет через коменданта Авдеева или его помощника Украинцева.
Комиссар посмотрел на бывшего царя вызывающим взглядом. Обведенные густыми тенями глубоко запавшие глаза государя вспыхнули синим гневом и тут же погасли. Лицо Белобородова подернула нервная судорога.
— На втором этаже в ваше распоряжение выделено несколько комнат. — Объявил комиссар. — И сейчас комендант проводит вас наверх, чтобы вы могли с ними ознакомиться.
Сделав необходимые распоряжения, комиссары покинули дом особого назначения.
Авдеев с Дидковским отвели Романовых на верхний этаж, и там Ники подошел к окну, чтобы выглянуть на улицу.
— Отойдите от окна! — вдруг дико заорал Дидковский.
Комиссар крикнул с такой силой, что в ушах зазвенело. Романов невольно отступил несколько шагов назад и растерянно заморгал глазами. Еще никогда чувство собственного бессилия не угнетало и не ужасало его, как в эти минуты.
В эту минуту Авдеев и Дидковский приступили к осмотру содержимого чемоданов. Они проводили досмотр, как на строгой таможне. Дидковский потребовал предъявить к осмотру даже ридикюль, который держала в руках государыня, но Аликс решительно этому воспротивилась. Тогда он грубо выхватил ридикюль из ее рук и стал яростно потрошить его. Романова от чувства гадливости и омерзения содрогнулась. Она вспыхнула таким выразительным гневом, что возле ее бледных губ обозначились складки.
— Вы что себе позволяете! — не выдержав, резко вспылил Романов. — До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми!
Личные чувства Романова были оскорблены. Уязвленное чувство Ники заклокотало. Государь пришел в такую ярость, что его лицо побагровело от нестерпимого гнева. Он прямо задохнулся от возмущения, его дыхание стало прерывистым. Отличающийся необычной сдержанностью Ники вдруг изменил себе. Но гневный приступ миновал быстро. Государь не позволил вскипевшему на сердце гневу и ярости разбушеваться. Неимоверным напряжением воли он сумел взять себя в руки, и скоро на его лице не осталось и тени от былого раздражения.
Дидковский и Романов напоследок лишь сверкнули друг на друга глазами, как обнаженными саблями. Но комиссар этого только и ждал, он резко развернулся к Романову и с холодным озлоблением взвизгнул:
— Прошу вас не забывать, что вы находитесь арестом.
После тщательного осмотра красногвардейцы отнесли чемоданы в кладовую, закрыли их на замок и отдали ключ Романовым.
Погрустневшие Романовы заняли угловую комнату, расположенную со стороны Вознесенского проспекта и Вознесенского проулка. И чего они не передумали, оставшись в одиночестве в пустой комнате. Романовы искренно недоумевали, зачем они очутились здесь в этом замершем от тревоги доме. Однако скоро особняк наполнили шумом и суетой прибывшие с вокзала слуги и вещи. С трудом, избавившись от волнения, узники предались молитвам, и это принесло им небольшое утешение.
— Дай бог, чтобы все было по-божьему! — после многочисленных молитв сказала Аликс.
В двенадцать часов дня Романовы вышли гулять. В тесном саду дома Ипатьева тоскливо шумел ветер, на ветках возмущенно кричали птицы. Свободные от службы караульные, насмешливо балагуря, с неподдельным интересом стали наблюдать за узниками.
Романов с заросшим лицом без царских регалий и знаков отличий был больше похож на простого русского мужика, чем на бывшего императора. Впрочем, Романова тоже поразил внешний вид караула. Они были одеты кто, во что горазд. Красногвардейцы оделись в разные куртки, головные уборы и башмаки. То же самое было и с вооружением. Разнообразным был и состав охраны: от рабочих до бывших офицеров.
После прогулки арестанты дома Ипатьева накрыли в столовой скромный завтрак.
— Давайте отметим наше новоселье.
Ники разлил чай по толстым чашкам и узники, поблагодарив бога за дарованную пищу, обжигаясь, пили горячий чай, делились первыми впечатлениями и с волнением в душе вспоминали тех, кто остался в Тобольске. Караул, навострив ухо, слушал разговоры узников.
Обосновавшись в доме, Романов написал письмо в Тобольск и приложил к нему нарисованный план дома Ипатьева. Авдеев, обнаружив чертеж особняка, вызвал Романова к себе.
— Зачем вы вложили план дома в письмо? — спросил комендант, состроив на красном лице недовольную мину. — Этого делать нельзя.
Государь, с удивлением посмотрев на него, недоуменно пожал плечами:
— Что здесь такого? Я лишь хотел, чтобы дети могли заочно познакомиться с домом.
Глаза коменданта, глядевшего исподлобья, загорелись злым огнем.
— Я сказал, не положено! — еще пуще озлобился Авдеев, и его красное запойное лицо стало багровым.
Романов поглядел в искаженное злобой лицо