Читать интересную книгу Флаг миноносца - Юлий Анненков

Еще больше расспросов было в самом дивизионе, когда боевые машины пришли в Ладовскую балку. Здесь уже сутки находились дивизионные тылы штабной фургон, походная ремонтная мастерская-летучка, машины вещевого снабжения, продсклад, бензоцистерна, аккумуляторная станция. Для людей, которые обслуживали эти машины, сразу нашлось много работы. В штабе составляли боевые донесения, подсчитывали расход боезапаса, писали наградные листы. Слесаря и механики приводили в порядок машины. Целая очередь выстроилась в каптерку. Шацкий требовал новую шинель, но в небольшом запасе, которым располагал дивизионный баталер, не нашлось шинели, способной вместить широкие плечи кочегара. Пришлось выдать ему бушлат. Сомин потерял свою пилотку на подсолнечном поле во время налета "мессеров". Теперь он уходил со склада в новенькой черной фуражке мичманке, какие носят на флоте старшины.

Всюду, куда ни посмотришь, - клеили, чинили, ремонтировали. Но нельзя было ни склеить, ни починить, ни отремонтировать никого из тех, кто еще вчера стоял рядом, подавал снаряд, просил или сам предлагал закурить, а сегодня уже вычеркнут из списков подразделений и вписан в другую книгу, называемую на штабном языке "Список безвозвратных потерь".

На опушке рощицы в Ладовской балке появился холмик с латунным якорем, выпиленным из снарядной гильзы. Тут похоронили тех, кто умер от ран на обратном пути. Уже немало таких якорей оставили матросы в степи, и все-таки потери дивизиона были невелики по сравнению с потерями других частей.

Тяжелораненых увезли в армейский госпиталь. Тех, кто отделался пустяками, взял в свои руки Юра Горич. Руки его были больше приспособлены для автомата, чем для пинцетов и ланцетов. Перевязывая раненого, он ворчал, забавляя своих пациентов:

- Неосторожно себя ведете. Кто тебя просил ловить задом этот осколок? Если нужен кусок железа, ловил бы в руки!

Матрос, закусив губу, терпеливо ждал, пока Горич извлечет неглубоко засевший в мягком месте осколок.

Глядя на неунывающего военфельдшера, начинали острить и раненые:

- А тебе-то что больше делать? Медицинская твоя душа!

Все хорошо знали, что старший лейтенант медслужбы Горич уже неоднократно подавал рапорт с просьбой перевести его в батарею, хоть заряжающим, и всякий раз он получал за эти рапорты нагоняй от Яновского.

К санитарной машине, около которой натянули большую палатку с красным крестом, подошел инженер-капитан Ропак. На этот раз и ему пришлось побывать в переделке, да еще в какой!

- Как уважаемая печень? Порошочки сейчас дадим, - Юра Горич рылся в аптечном ящике.

- Какая, к черту, печень! Разве не видите, что у меня забинтована голова?

- И в самом деле! - притворно удивился Горич. - Вот проклятый Земсков! Мало, что сам лезет, куда не следует, еще людей с собой тащит.

Но Ропак вовсе не был расположен ругать Земскова. Он охотно рассказывал всем о том, как колонна с боезапасом шла навстречу отрезанному дивизиону. Свой первый разговор с Земсковым инженер излагал несколько произвольно, но дальше уже придерживался фактов.

- Эти молодые люди не очень вежливы, - Ропак сделал паузу, подняв волосатый палец с обручальным кольцом, - но у них есть множество превосходных качеств.

- Что вы, Марк Семенович! - сказала Людмила, которая перебинтовывала ему глубокую ссадину на лысине. - Я считала, Андрей - очень культурный парень.

- А разве я возражаю? Он - ленинградец! Вы понимаете? Тот, кто знал старых петербуржцев...

- Какой же он старый, Марк Семенович?

- Подождите, девушка. Ленинградца всегда можно отличить по выдержке, вежливости, такту.

Шофер Ваня Гришин ехидно улыбнулся. Он-то слышал, как Земсков разговаривал с инженером.

Людмилу не интересовали типические черты ленинградского характера. Она закончила перевязку и ласково провела ладонью по затылку Марка Семеновича. Тот от удивления выпучил добрые и без того выпуклые глаза.

- Марк Семенович, душенька, вы не знаете, где сейчас Земсков?

После встречи дивизиона с колонной боезапаса начальник разведки тут же уехал вперед. Людмила так и не видала его. Встречный бой под Егорлыком и все дальнейшие события представлялись ей, как в тумане. Она думала только об Андрее, который находится в еще более опасном месте, и совершенно забывала о том, что может сама не возвратиться из этого рейда.

- Земсков в штабе, - ответил Ропак, - вы же понимаете, что все подробности нашего рейда представляют первостепенный интерес для высшего командования!

Земсков действительно был в штабе. Под диктовку майора Будакова писарь записывал сведения, которые сообщал начальник разведки.

- В семнадцать тридцать орудие сержанта Сомина сбило пикирующий бомбардировщик "Юнкерс-88", - рассказывал Земсков. - Если бы не Сомин, наш боезапас был бы взорван. Орудие открывало огонь более тридцати раз...

- Пишите, - перебил Будаков, - сбит один самолет. Все у вас, Земсков?

- Необходимо отметить действия расчета Сомина во время конвоирования колонны с боезапасом. Прошу отметить также, что инженер-капитан Ропак проявил большую выдержку во время налета и потом, когда мы встретили конный патруль противника.

Земсков не сказал о том, что этот патруль был уничтожен только благодаря его собственной смелости и находчивости. Но Будакова не интересовали никакие проявления героизма. Он уже хотел отпустить Земскова, когда в штабной фургон взобрался Ропак.

- Александр Иванович, я пришел специально, чтобы, как начальник боепитания, доложить вам об исключительной смелости и упорстве, проявленных лейтенантом Земсковым.

Будаков тщательно расправил свои усы:

- Вы, товарищи командиры, сговорились, что ли, расхваливать друг друга? Ну, какие там еще геройские подвиги?

Слушая рассказ инженера, Будаков нетерпеливо постукивал карандашиком по столу. Земсков попросил разрешения уйти и выпрыгнул из штабного фургона. Он чуть не сбил с ног Шубину.

- Людмила! Давно вас не видел! Ну, как вам все это нравится? Хорошо хоть со мной не поехали.

Людмила ждала, что Андрей скажет ей что-нибудь еще, но Земскову было не до нее. Он был возмущен тем, как безразлично отнесся начальник штаба ко всему, что ему было доложено.

В фургоне раздавались короткие очереди пишущей машинки, прерываемые неторопливым баском Будакова.

"Он мне еще не раз напакостит, - подумал Земсков, - ну, да черт с ним. Мое дело - разведка".

Людмила все еще стояла рядом.

- Вы сюда? - спросил лейтенант.

Она пришла специально, чтобы его увидеть, побежала стремглав, как только освободилась в санчасти, а он даже внимания на нее не обращает. Людмила ответила с деланой небрежностью:

- Да, сюда, к Александру Ивановичу.

- А! - сказал Земсков. - Ну, я пошел.

Людмила осталась стоять у штабного фургона. Из двери высунулась длинная голова Будакова:

- Пожалуйте, Людмила Васильевна!

Людмила подумала и вошла, но как только майор отослал писаря, она тоже поднялась, вытянув руки по швам:

- Разрешите идти, товарищ майор? - и, не дожидаясь разрешения, выпрыгнула из фургона.

Вечер уже наступил. Впереди была ночь и целый свободный день. Целый день отдыха! Кое-кто улегся пораньше спать, некоторые сели за письма.

По улице проехали шагом казаки - десятка два - три всадников на рыжих донских лошадях. Длинные тени скользили рядом с ними по дороге, по стенам хат.

Яновский писал письмо, хоть и не знал, когда и где удастся его отправить. Услышав цокот копыт, он посмотрел в окно и с удовольствием отметил ладную фигуру старшего лейтенанта, ехавшего впереди на поджаром гнедом жеребце с длинной шеей, тонкими мускулистыми ногами и маленькими копытами. Жеребец прижимал уши, пенил мундштук, косил большим золотым глазом на окна, горящие закатным огнем.

"Красивый конь", - подумал комиссар.

"...Приходится только удивляться, - писал Яновский, - выносливости и терпению наших матросов. Я думаю сейчас о том, что заставляет их так спокойно и твердо переносить невероятные трудности этих дней? Примеров подлинного героизма было столько, что просто не представляется возможным их описать. Сегодня и завтра мы сможем, наконец, отдохнуть..."

Наводчик второй батареи Ефимов тоже писал письмо. Он сидел на завалинке, сдвинув на затылок бескозырку, и сосредоточенно работал огрызком карандаша:

"...А если правду вам описать, так положение наше очень тяжелое. Авиация жмет с утра до ночи, не дает поднять голову, и каждый день ведем бои с танками. Иногда думаю: будь, что будет, все равно погибать, а посмотришь на капитан-лейтенанта Арсеньева или на комиссара Яновского, так становится стыдно. Им потрудней, к примеру, чем нам, посколько отвечают за нас всех, и перед высшим командованием тоже, а своей уверенности никогда не теряют, и из любых трудностей нас выводят с победой, как было, к примеру, вчера. И подвести их мы не имеем никакого полного права, видя такие примеры морского геройства".