Читать интересную книгу В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

Так они бежали друг за другом по кругу, сам круг тоже вертелся, что-то напрягалось, лопалось, рвалось внутри — и кто бы мог предвидеть, какими роковыми последствиями грозили эти невидимые разрывы? Их чувства и ощущения почти целиком зависели теперь от скорости вращения некоего шкива, усиливались и ослаблялись под действием загадочных внешних сил. Настроение Инны, ее поведение, их разговоры с Триэсом стали определяться не столько внутренними побуждениями, сколько поведением и разговорами других людей — той же Калерии Николаевны Пони, с которой Инна вынуждена была продолжать жить в одном гостиничном номере, надоедливого Альберта, невыносимого Виталия Евгеньевича, профессора Стружчука, доцента Казбулатова. Нечто внутреннее, глубоко упрятанное в тайники самой природой становилось внешним, общедоступным и потому легко уязвимым.

Один Андрей Аркадьевич, казалось, не изменил своего отношения к ним, будто был настолько увлечен подготовкой к предстоящей лекции о дискретных переводах, что попросту не замечал угрожающих симптомов общественного мнения. Он и в самом деле был увлечен новой оригинальной идеей: в местной фонотеке подыскивал записи музыкальных отрывков для заполнения пауз между докладами последнего дня конференции. Эта  к о н ц е п т у а л ь н а я  по своему существу идея предполагала использовать музыку в качестве  и н т е р а п т о р о в, инородных звуковых структур. И хотя в этом своеобразном эксперименте, иллюстрирующем дискретные переводы, музыкальным интермедиям отводилась всего минута — время, достаточное лишь для смены выступающих, — успех начинания Андрея Аркадьевича превзошел самые смелые ожидания.

Собралось столько народу, что мест в зале не хватило. Кроме делегатов пришли представители местной творческой и научно-технической интеллигенции. Докладчика засы́пали вопросами. На многие записки, касающиеся, впрочем, не только «дискретных», но и обычных поэтических переводов, Андрей Аркадьевич отвечал порой столь подробно, что тема лекции невольно расширилась. Председательствующий доцент Казбулатов не прерывал лектора. Близился финал конференции, и выступление Андрея Аркадьевича, хотя и было запланировано как научное, явилось на самом деле одним из праздничных мероприятий в ряду других, предусмотренных программой.

— При достаточной подготовке, — отвечал Андрей Аркадьевич на одну из записок, — новое поэтическое мышление не покажется более невероятным, нежели простые истины греков, изображавших вооруженную Афину выходящей из головы Зевса…

Когда в конференц-зале стало душно, доцент Казбулатов глянул на дверь в глубине до отказа забитых рядов — и она тотчас распахнулась, как по мановению волшебной палочки. Свежая прохладная струя пронеслась над головами.

— Вы, техники и ученые, — продолжал Андрей Аркадьевич, — уже приучили нас, гуманитариев, к чудесам. Почему же часто сами вы не принимаете наших даже совсем маленьких чудес, при том что они ведь гораздо проще и доступнее для понимания? Разве не одна и та же плодоносная почва — воображение — питает писателей и художников, ученых и инженеров? Создавая сверхлирические алхимии, поэты вносят все более чистый смысл в идею непрерывного обновления, извечного созидания, в ту без конца возрождающуюся поэзию, какой только и питается человеческое существование…

Большинство делегатов и гостей не поняло туманного смысла последней фразы, но поскольку именно ею Андрей Аркадьевич закончил свое выступление, раздались дружные аплодисменты, после чего докладчика окружили плотным кольцом и не отпускали, пока многочисленные представители разных организаций не добились от него обещания поставить перед руководством Института химии вопрос о проведении и для них хоздоговорных работ в области «дискретных переводов».

На банкете, устроенном по случаю успешного завершения конференции, Инна, Андрей Аркадьевич и Триэс сидели рядом. После шумного успеха и недавнего подъема Андрей Аркадьевич находился теперь в угнетенном, упадочном каком-то состоянии, все жаловался, что для высокой поэзии не осталось места в современном мире, вздыхал о чем-то недостижимом и время от времени восклицал, обращаясь преимущественно к Инне:

— Эта материя, черт побери!.. Эта материя…

Инну чаще других приглашали танцевать, Триэс злился, неумеренно пил заботливо подливаемый молодым человеком коньяк, потом категорически заявил, что намерен ехать к себе. Тот же молодой человек помог ему добраться до Охотничьей комнаты. Триэс стянул непослушную рубашку, брюки, залез под одеяло и сразу, едва голова коснулась подушки, уснул.

2. ОХОТА

Шум голосов в прихожей разбудил его.

— Сергей Сергеевич!

В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Андрея Аркадьевича.

— Вставайте.

За окном светало. Еще не понимая, зачем его разбудили в такую рань, Триэс рывком поднялся, наспех ополоснул лицо, кое-как оделся и вышел из комнаты.

В коридоре царила непривычная суета. Молодые люди вытаскивали из чуланчика какие-то приспособления, жерди, сети, флажки и, нагруженные всем этим, с громким топаньем спускались по лестнице.

— В чем дело?

— Небольшое мероприятие, — многозначительно улыбнулся доцент Казбулатов, и Триэс только теперь заметил, какие у него белые, крепкие, хищные зубы. На нем были брюки галифе, заправленные в хромовые сапоги, и какая-то экстравагантная куртка.

Инна стояла на открытой площадке спиной к двери.

— Королевская охота, да? — подмигнул профессору доцент.

— Только для нас, — шепнул Андрей Аркадьевич.

— А как же этот… Синяя куртка… тот, что живет внизу?

— Товарищ Пони проходит по другому разряду, — объяснил Казбулатов, продолжая командовать молодыми людьми. — Для них потом организуют коллективную охоту.

— Как-то нелогично, — пожал плечами Андрей Аркадьевич. — С одной стороны, ему дали лучшую в доме комнату, а с другой…

— Комната, дорогие товарищи, это еще не все.

В коридорчике было почти темно. Тщедушный свет занимающегося утра позволял различать лишь черное и серое, как на недопроявленной фотографии. Андрей Аркадьевич направился к маленькой двери в стене, включил электрический свет. Все небольшое пространство чулана, о существовании которого Триэс даже не подозревал, занимали ружья, винтовки, охотничьи ножи, фонари, бинокли, приспособления для чистки и смазки оружия, коробки с патронами, запасные обоймы.

— На кого будем охотиться?

— Сие покрыто мраком неизвестности. — Андрей Аркадьевич пригнулся, чтобы не стукнуться головой о косяк. — Доцент скрывает. Готовит сюрприз.

Триэс взял двустволку, переломил пополам, замкнул, нажал на оба спуска, услышал два коротких щелчка.

Инна вошла в каморку следом за ними.

— Возьми это, — сначала посоветовал он, протягивая аккуратное ружье о трех стволах: два сверху, третий внизу, по центру, но оно оказалось чересчур тяжелым, и тогда решили остановиться на маленьком «манлихере», от которого исходил терпкий запах металла.

Сумм предпочел автоматическую винтовку восьмого калибра. Распечатал коробку, набрал горсть патронов и принялся снаряжать обойму.

Инна в вечернем платье и Андрей Аркадьевич в темном костюме с карабинами в руках походили на отъявленных террористов.

— Не хотите переодеться? — спросил Триэс.

— Да ведь никуда не пойдем.

— В каком смысле?

— Будем ждать, когда какой-нибудь зверь выбежит на поляну перед домом. Доцент обещал обо всем позаботиться и намекнул, что охота не совсем обычная.

Триэс отлучился к себе в Охотничью комнату за патронташем.

— На вашем месте я бы зарядил пулями. Какой калибр?

— Эти подойдут, — сказал Триэс, заменяя одни патроны на другие, с латунными гильзами.

Потом он взял у Инны «манлихер», потянул на себя рукоятку затвора, вынул обойму, снарядил ее, поставил на место, снял с мушки защитный колпачок и продул прицел.

— Fórsan et háec olim meminisse juvábit[2], — то ли пропел, то ли продекламировал Андрей Аркадьевич. — Если готовы, пошли.

Приподнятый над землей до уровня второго этажа помост с навесом на случай дождя — нечто среднее между бунгало и временной, приготовленной на скорую руку трибуной для выступлений — имел около шести шагов в длину и двух в ширину. Триэсу уже показывали его в день приезда. Над полем в серых предрассветных сумерках курился туман. Слева, на востоке, откуда вскоре должно было появиться солнце, близко к дому подступали сплошные заросли, а на юго-западе, метрах в двухстах, начиная примерно с середины холма, голубел лес. Зябкий утренний воздух пах тленом.