вас тогда как раз был этот идиот Маркович. Я еще тогда не удержался и вмешался в разговор, когда Маркович начал взахлеб говорить о новом секретном чудо-оружии гитлеровцев. Мне тогда очень понравилось, что вы ничего не сказали, только молча покуривали сигару и загадочно улыбались.
— О, да! Конечно, я очень хорошо это помню! — воскликнул Хайагош, хотя на самом деле он этого случая не помнил, да, откровенно говоря, он и самого Фюлепа не помнил. Мало ли покупателей бывало у него в лавке, считай полгорода, всех не упомнишь. — Вот это встреча!
— И она не случайна. Мы вас долго разыскивали.
У Хайагоша перехватило дыхание, и он застыл на месте.
Фюлеп начал крутить цигарку. Предложил закурить и Хайагошу. Тот до сих пор презирал всех курильщиков, за исключением тех, кто курит сигары, но на сей раз он с радостью согласился на самокрутку.
— Хороша махорочка, не правда ли? — спросил Фюлеп и с сожалением посмотрел на Хайагоша, цигарка которого готова была рассыпаться. — Правда, с непривычки дерет в горле, но постепенно привыкаешь.
— Это верно. В такое время лучше махорки и табаку ничего не бывает, — льстиво согласился Хайагош.
— Да что же мы тут стоим, пойдемте-ка лучше ко мне, — предложил Фюлеп.
Они прошли в гостиницу. Вошли в хорошо натопленную комнату Фюлепа. Хозяин сразу же выставил на стол бутыль самогонки.
— Не ахти какая палинка, но, как вы только что сказали, в такое время и это хорошо. — Фюлеп наполнил рюмки. Вынул колбасу и буханку крестьянского хлеба. — Ну, выпьем по маленькой! Ваше здоровье, господин Хайагош! Давайте еще по одной, чтобы почувствовать вкус! Ваше здоровье!
Хайагошу показалось, что у него глаза на лоб лезут. Такой крепкой самогонки он никогда еще не пил: внутри все так и обожгло. Вторая рюмка прошла лучше, а третья показалась не хуже французского коньяка.
— Знаете, был у меня один приятель… Он каждое утро, прежде чем идти на работу, выпивал пятьдесят граммов палинки. Здоровый был мужчина. А однажды корчмарь по ошибке налил ему купоросу. Перепугался бедняга: что-то теперь будет? На следующее утро зашли мы с другом в корчму. Он подходит к корчмарю и говорит: «Налейте-ка вы мне вчерашней палинки, уж больно хороша была!»
Хайагош захохотал, даже хлопнул себя по коленям, а на глазах у него показались слезы:
— Эту историю я обязательно расскажу жене!
И тут Хайагошу пришло в голову, что он, собственно говоря, не знает, зачем его сюда привели. Фюлеп пристально посмотрел на него.
— Я был связным Абеля, он мне много говорил о вас. Мы относили вас к числу людей, на которых можно рассчитывать… Да что я развел антимонию… Сервус[1], дружище, если ты не возражаешь…
— Сервус… — Лицо Хайагоша осветилось счастливой улыбкой.
— Мы сейчас, — уже серьезным тоном продолжал Фюлеп, — хотим создать Народный совет с привлечением в его состав всех прогрессивно мыслящих людей. В него войдет и социал-демократ Соллар и священник Мате. Привлекая в совет представителей тех или иных партий и групп, мы руководствуемся не личными симпатиями или антипатиями, а… Возьмем, к примеру, очень порядочного человека, ну да что я вам рассказываю, доктора Радаи… Мы назначили его бургомистром…
— Ого! — воскликнул Хайагош.
— Ты нам тоже нужен. Я заберу тебя в Маргитварош, совет за тебя ручается и я лично.
Некрасивое лицо Фюлепа озарилось улыбкой и стало привлекательным.
Теперь Хайагош понял, что от него хочет секретарь компартии. Пал так расчувствовался, что с трудом подбирал слова:
— Видишь ли, я не Робеспьер и не Гёте, даже пишу с ошибками, но все же хочу сказать, что ты всегда можешь рассчитывать на меня. — Последние слова Пал произнес уже радостно: — И еще одно, Йошка Фюлеп, запомни, что Пал Хайагош никогда не забудет того, что ты для него сделал!..
— Не говори ерунды!.. — засмущался Фюлеп.
— Не сердись, но я хочу спросить тебя, по чьей вине я попал в это идиотское положение? Почему меня обзывали фашистом. Чтобы Хайагош оказался шпионом, доносчиком… — Пал стал ударять себя пальцами по лбу. — Никак не могу понять!
Фюлеп встал и, подойдя к окну, стал смотреть на заснеженную улицу. Хайагош решил, что он не желает отвечать на этот вопрос. Фюлеп, однако, повернулся и заговорил:
— Я тут ни при чем. Всякие люди бывают на свете. Старик Рабиц в тысяча девятьсот девятнадцатом году был членом директории, после падения Венгерской советской республики его избили до полусмерти, бросили в лагерь для интернированных лиц, занесли в черный список, но он, несмотря на все это, не отошел от рабочего движения. Старик всегда оставался человеком. У него два сына, оба сидели в тюрьме за свои политические убеждения, надежные люди. А вот Лёринц какой-то странный. Как бы тебе объяснить, чтобы ты лучше понял?.. У него все разложено по полкам: на одной полке — пролетарии, на другой — буржуи, а между ними тянущиеся к буржуям мещане… Примитивен он очень…
— Но я, я-то как попал в число…
— А ты, по его представлениям, продал пролетария, стал буржуем. Значит, ты и Абеля продал. Буржуазия хитра, но мы должны быть еще хитрее, чтобы разгадать все их махинации. Все это я только что выслушал от него. Он тут кричал как оглашенный.
— Ну а ты? — спросил Хайагош. — Ты почему не веришь ему? Где гарантия, что… Видишь ли…
Фюлеп снова повернулся к окну. Он стоял сгорбившись, заложив руки за спину. Не поворачиваясь, он продолжал говорить:
— Сейчас в Маргитвароше разрушенных домов больше, чем целых. Нет воды, нет электричества, нет продуктов, не работает городской транспорт. Нет медикаментов. Ничего нет. Но зато есть люди, голодные, оборванные, измученные люди, которые хотят жить. Они мечтают о квартирах, о еде, о кино, но пока ничего этого нет, есть только одна работа. Если таким, как Лёринц Рабиц, дать власть, они завтра же арестуют священника Мате, врача Радаи, Соллара, потому что все они, по их мнению, проклятые оппортунисты, ну а потом… потом, возможно, очередь дойдет и до меня…
Фюлеп подошел к Хайагошу и рукой сжал его плечо.
— Забудь это. Постарайся забыть…
Вечером, когда Фюлеп вернулся домой после какого-то официального совещания, Хайагош спросил его:
— Что же я должен делать? Вступить в компартию?
— Да какой из тебя коммунист, Хайагош… Ты из своей шкуры не выскочишь, да и ни к чему это.
— Но я знаю, что такое труд! — обиженно воскликнул Пал. — Я состою в профсоюзе! Черт бы побрал таких капиталистов, каким был я. Я сам работал у машины, стоял целыми днями, как простой рабочий! Так неужели я