и разговаривать-то не желаю, — дрожащим от возмущения голосом выговорил Пал.
— Не нужно так ерепениться, начальник! — скривив рот, сказал одноногий. — Я ни одного слова неправды не сказал. Давали вы деньги хунгаристам? Давали. И нечего обижаться.
Маркович замолчал. Чувствовалось, что он хотел что-то сказать, но колебался. Наконец он решился.
— Будем откровенны! — начал он. — Меня, инвалида Марковича, уважаемый господин Хайагош, надеюсь, не заподозрят в убийстве. Нилашистом я был, не отрицаю, но про меня ни одна душа не скажет, что я кого-то выдал или продал. Оружия в руки я никогда не брал. Я затем все это говорю, чтобы вам, господин Хайагош, была ясна ситуация.
Хайагош отвернулся к стене. Чего ему теперь ждать? Только виселицы. В лучшем случае — ссылки.
«А вот этот настоящий венгерский фашист выживет. Я затем все это говорю, чтобы вам, господин Хайагош, была ясна ситуация!» Слова-то какие придумал. Хайагошу хотелось подойти к Марковичу и задушить его.
Несколько дней ни Хайагоша, ни Марковича никуда не вызывали. Наконец однажды Хайагоша снова вызвали на допрос.
— Ну, Хайагош, вывели вы меня прошлый раз из себя, — спокойно начал майор. — Надеюсь, теперь вы поняли, что со мной шутки плохи. Надеюсь, вы осознали, что отпираться нет никакого смысла. Так вот, садитесь-ка к столу. Бумага и ручка перед вами. Пишите все как было, кто вас завербовал в гестапо, с кем вы поддерживали связь, как предали Абеля. Если будете откровенны, сохраните себе жизнь.
Хайагош сел за стол, обмакнул ручку в чернила, уставившись неподвижным взглядом на чистый лист бумаги. Потом не без труда написал: «Показание Пала Хайагоша». Что писать дальше — он не знал.
Перед глазами встала фигура Абеля, которому в июле месяце он давал деньги на подпольную работу. Когда ночью жандармы ворвались в дом Абеля, тот не выдержал и застрелился. Перед этим Абель в ресторане «Урания» встретился с Сантоди-Чукашем, который назвал его большим мерзавцем. Той же ночью он, Хайагош, пошел к Абелю, чтобы предупредить его, но было уже поздно: жандармы напали на след Абеля, и тот застрелился, а его, Хайагоша, забрали в гестапо и увезли на гору Чиллаг. Там пытали, потом выпустили, так как он действительно ничего не знал о подпольной работе Абеля. Деньги он давал ему, но давал взаймы, у него даже сохранились расписки Абеля. Может быть, когда он попал в гестапо, за него замолвил словечко Сантоди-Чукаш? Это вполне возможно…
Но разве он сможет все это изложить на бумаге, если у него подкачала грамота?
Стоит ли писать о том, что в свое время Абель выручил его, Хайагоша? Ведь в Будапешт наниматься на работу на фирму «Робин и Шнеллер» он пришел совсем еще зеленым крестьянским пареньком. И защищал его тогда от нападок Далуша не кто иной, как Абель… Под влиянием Абеля он записался тогда в профсоюз текстильщиков. В то время как раз бушевал экономический кризис.
Позже пути их разошлись. Когда Абелю понадобились деньги на подпольную работу, он снова разыскал его, и Хайагош безо всяких колебаний дал деньги. Правда, он давал деньги и Марковичу, чтобы не портить отношений и с нилашистами. Но Абелю он давал деньги от чистого сердца…
Все это мог подтвердить один-единственный человек — Абель, но он был мертв.
Воспоминания, вернее, обрывки воспоминаний не давали Хайагошу покоя.
«…Дружище, сюда первыми придут англичане… Между Сталиным и старым Черчиллем имеется соглашение, согласно которому английские войска займут Италию и все Балканы и уже оттуда прямиком в Венгрию, в Будапешт…»
«…А ты, оказывается, хороший стратег, — заметил тогда Абель. — А если все же придут русские, что ты тогда будешь делать?»
Абель состоял в подпольной организации маргитварошских коммунистов, которые уважали и ценили его. Но что они могли знать о нем, Хайагоше? Может быть, одна только Магда знает, да и то, что она может сказать о нем, кроме того, что каждый год, в день взятия Бастилии, он выпивал бутылку французского коньяку, и только…
Хайагош смотрел на лист бумаги, не зная, что делать. Потом положил ручку и дрожащим голосом обратился к майору:
— Господин майор! Если вы собираетесь расстрелять меня, расстреливайте.
Лицо майора исказилось.
— На что ты надеешься, буржуазный прихвостень? Мне известен каждый твой шаг. Я внимательно следил за тобой и за твоей любовницей, которую ты держал в доме возле парализованной жены. Ха-ха! На это ты не рассчитывал? Ты ведь до сих пор не узнаешь меня. Я Лёринц Рабиц! Вместе с отцом я строил у тебя летнюю кухню. Кормили нас вместе с прислугой. Я никогда не забуду твоей доброты! Помню, как однажды ты похлопал меня по плечу, когда я тащил тяжеленное ведро с раствором цемента. Мне хотелось тогда плюнуть тебе в лицо!
И вдруг Хайагоша осенило. Конечно, этот парень приходил к нему со старым Рабицем, ему тогда еще бросилась в глаза его физиономия. Зная, что Рабиц сидел по делу коммуны и что положение у него незавидное, Хайагош нанял его, рассчитывая заплатить меньше.
Зазвонил телефон. Рабиц снял трубку:
— Да, это я. В секретариат? Хорошо, сейчас буду.
Рабиц надел шинель и, повернувшись к Хайагошу, бросил:
— Чтобы к моему приходу все было написано!
Хайагош остался в комнате один. Однако ни одного слова больше он так и не написал.
Примерно через час в комнату зашел какой-то лейтенант.
— Это вы, господин Хайагош? — спросил вошедший.
— Так точно, я.
— Извольте следовать за мной.
— Но я еще…
— Сейчас это не важно.
Когда они сели в «джип», лейтенант угостил Хайагоша сигаретой. Хайагош боялся ловушки, но в то же время в нем теплилась надежда. Выкурив сигарету, он почувствовал себя лучше.
— Куда вы меня везете, осмелюсь покорнейше спросить?
— В госсекретариат. Да бросьте вы наконец это свое «покорнейше»… Я ведь вам в сыновья гожусь.
Хайагош остаток пути молчал.
— Если разрешите, я пойду первым, — проговорил лейтенант, когда они вылезли из машины.
— Как вам будет угодно.
Они вошли в комнату на первом этаже. У окна, лицом к свету, стоял высокий мужчина. Услышав шаги, он повернулся:
— Добрый день, господин Хайагош. Как поживаете?
Мужчина по-дружески пожал Хайагошу руку. Лицо его показалось владельцу мастерской очень знакомым — продолговатое, худое. Крупная прядь волос спадает на лоб, взгляд острый и в то же время добрый.
— Не узнаете меня? А ведь мы с вами уже встречались, и не где-нибудь, а в Маргитвароше. Я Фюлеп — секретарь одной парторганизации компартии.
— Конечно, конечно! — воскликнул Хайагош, хлопая себя по лбу, хотя фамилия эта ему абсолютно ничего не говорила.
— Однажды я покупал у вас пуловер жене, у