будто он может куда-то деться.
Я пытаюсь найти лошадей. Это не обученные боевые кони, так что они испугались при первых признаках опасности. Лошади Келлина нигде не видно, но я нахожу своего мерина, пасущегося в густой траве примерно в сотне ярдов от меня.
Когда я возвращаю его на залитую кровью поляну, то беру один из своих бурдюков с водой и возвращаюсь к Келлину. Смываю кровь с его головы и обматываю ее рубашкой одного из мертвых солдат.
Келлин слегка похрапывает, и я чмокаю его в нос.
– Что? – кричит он, а затем снова начинает стонать.
– Не спи.
– Почему?
– Ты ударился головой.
– И что?
– Ну, когда ты ударяешься головой, то должен оставаться в сознании.
– Почему?
– Я не знаю! Просто так говорят.
– Мне нужно поспать.
– Может, ты перестанешь упрямиться? Мне нужно решить, что делать с этой стрелой.
Рана глубокая, но стрела не пронзила руку насквозь. Мне нужно протолкнуть ее наконечник? Я не смогу вытащить стрелу обратно. Сама рана не сильно кровоточит, но то, что из нее торчит стрела, это очень плохо.
– Проснись! – огрызаюсь я.
Келлин приходит в сознание.
– Зива, я устал.
– Нет. Не спи. Помоги мне – сообрази, что делать с этой стрелой.
– Оставь это, – шипит он. – У нас нет ничего, чтобы вытащить ее, или залатать рану, или…
– Келлин!
– Я не сплю!
– Ты можешь забраться на лошадь?
– Я не знаю, смогу ли подняться.
Он снова начинает засыпать, и я знаю, что древко стрелы будет большой проблемой. Стрела такая длинная, что будет натыкаться на разные предметы, причиняя ему сильную боль.
Если ушиб головы не убьет его раньше.
Не думай так!
Я кладу обе руки на древко стрелы, прижимая его как можно ближе к коже Келлина.
Затем резко ломаю его.
– ЧЕРТ! ЧЕРТ! БОЖЕ!
Келлин внезапно выпрямляется и отталкивает меня. Знаю, что он не в своем уме и вдобавок испытывает невообразимую боль, поэтому не принимаю это на свой счет.
Я отбрасываю обломок стрелы, прикрываю рану, насколько могу, выше и ниже древка, а затем поднимаю Келлина на ноги.
– Давай. На коня. Верхом ты сможешь отдохнуть.
Я нахожу большой камень, на который Келлин мог бы взобраться, чтобы сесть в седло. Когда мы забираемся на лошадь, я обнимаю юношу сзади, и он оседает на меня. Он совсем не держится, и это довольно тяжело.
– Келлин, поговори со мной.
– Ты сказала, что я могу отдохнуть, – невнятно произносит он.
– Ты можешь. Можешь не двигаться. Но тебе все равно придется поговорить со мной.
– Я не хочу с тобой разговаривать. Хочу, чтобы ты поговорила со мной.
Лошадь перепрыгивает через ствол небольшого дерева, и Келлин снова стонет.
– Что это значит? – спрашиваю я.
– Я всегда первый все начинаю. Разговоры. Поцелуи. Флирт. Все это. Сначала я делал это, потому что ты стеснялась, и я думал, что, возможно, это то, что тебе нужно… – его голос стихает.
– Келлин!
– Но это нечестно! – кричит он, когда снова просыпается. – Хочу быть с той, кто тоже хочет меня. Я хочу быть с той, кто прилагает усилия, чтобы быть со мной. Для отношений нужны два человека, и они должны быть равными партнерами. И не важно, как сильно я хочу тебя, мне не удастся заставить тебя хотеть меня. Так что я отступаю, и если ты хочешь меня, тебе придется постараться самой…
Он снова проваливается в сон, а я так потрясена этими словами, что на мгновение оставляю его в покое.
Сестры-Богини, так вот что он делал. Ведя себя как ни в чем не бывало. Не придавая значения поцелую. Храня молчание. Он хочет, чтобы я проявила инициативу. Хочет равноправных отношений, и я не знаю, получится ли у меня. Я провожу так много времени в одиночестве, предпочитая его всему остальному. Не знаю, как быть той, кто ему нужен. Той, кого он хочет.
Он не просит тебя меняться. Просит лишь проявить инициативу.
Но что, если мне будет сложно? Что, если я скажу или сделаю что-то ужасное и оттолкну его навсегда? Неужели он не понимает, что я делаю ему одолжение, позволяя начать все сначала? Я боюсь сделать что-то не то.
Я говорю себе, что сейчас мне не нужно принимать никаких решений. Прямо сейчас я должна доставить Келлина в столицу, чтобы Серута смогла привести его в порядок. Как долго нам еще добираться туда? Три недели? Месяц?
Как долго эта стрела может оставаться в его руке, прежде чем это приведет к необратимым последствиям?
– Келлин, – говорю я.
– Ммм? – сонно спрашивает он.
– Просто проверяю, как ты.
Хотя, честно говоря, я понятия не имею, что проверяю. Но раз он в сознании, значит, в порядке, верно?
И, Сестры, как же я надеюсь, что он забудет все, что сказал мне сегодня.
* * *
Мы едем ночью. Хоть я и вырубила тех солдат, не знаю, сколько из них погибли. Я просто надеюсь, что их травмы достаточно серьезны, чтобы они были не в состоянии преследовать нас.
В течение следующих нескольких дней Келлин приходит в себя и пытается скрыть боль в руке.
– Вот, – говорю я, протягивая импровизированную повязку.
– Спасибо.
Если он и помнит что-то из того, что сказал, когда ударился головой, то ничего об этом не говорит.
Поскольку второй лошади давно нет, мы вынуждены делить одну. Однако мы проводим больше времени пешком, чем верхом, потому что бедный мерин не может нести двоих так долго.
– Я могу держать вожжи, – говорит он однажды утром после того, как мы хорошо выспались ночью. Он забирается на лошадь в задней части седла, явно намереваясь, чтобы я заняла место перед ним.
– Ты ранен. Я продолжу управлять конем сама.
Он хмурит брови.
– Если кто-то начнет преследовать нас, будет лучше, если я сама буду контролировать ситуацию. То, что я беру бразды правления в свои руки, не сделает тебя менее мужественным.
– Это не…
– Не так?
Когда он не отвечает, я говорю:
– Садись вперед.
Он так и делает.
* * *
Каждый день мы меняем повязки на руке Келлина. Я кипячу воду из ручья, чтобы очистить окровавленную ткань, а затем меняю ее. Ему нужно все время держать рану забинтованной, чтобы не попала инфекция.
Но после еще одной недели в дороге я чувствую, что его правая рука горячее, чем обычно. В ту ночь, когда я снимаю бинты, от раны исходит сильный запах, и из нее вытекает белая жидкость.
Я втягиваю воздух сквозь зубы.
– Нам нужно это вычистить.
Какое-то время он молчит.