в Свином Копытце, так что добросовестно «смотрел». Кого-то, успокоив, отпускал с миром, кого-то лечил. Работы хватало, и она помогала не думать, что время утекает сквозь пальцы, а решение не появляется.
Письмо он вернул Нику на следующее же утро. Подарки не забирают. Мальчишка бережно спрятал лист бумаги в карман курточки.
– Оно правда поможет?
Ланс не сразу сообразил, что «оно». Но, поняв, серьезно кивнул:
– Оно очень помогло. Осталось добыть лекарство.
– Если нужна помощь…
– Спасибо, Ник, – сказал Ланс со всей серьезностью. – Я обязательно ее попрошу.
Ник просветлел лицом и умчался.
Однажды утром их разбудил громкий стук в дверь.
– Ну чего вы заспались, хозяева! – приветствовала их Ула, когда Ланс, кое-как одевшись, выполз на порог. – Осенины! Зови хозяйку свою!
– Зачем? – не понял он.
– Как зачем! – всплеснула руками старая гоблинша. – Свежий хлеб у реки делить, песни петь, чтобы до следующей осени в каждой семье сыто было!
Он переглянулся с Грейс, та пожала плечами.
– Сейчас соберусь.
– И дочку свою берите, пусть учится. Совсем вы в своих столицах позабыли, как осень встречать полагается.
Прежде чем Ланс успел опомниться, Ула проскользнула в дом, открыла дверцу печи, сунув голову в устье.
– Флюк, давай! – крикнула она так звонко, что Ланс вздрогнул. Отшатнувшись, захлопнула чугунную дверцу.
В трубе что-то загрохотало.
– Дом устоит? – осторожно поинтересовался Ланс.
– Эх, ты! Сегодня дымоходы прочистить надо и свежий огонь разжечь!
Выждав, пока стуки и шорохи прекратятся, Ула распахнула дверцу, явив гору сажи в горниле.
– Совок у вас где? Убирай это и неси растопку.
Ланс повиновался, слишком оторопевший, чтобы протестовать.
– Бабушка Ула, что ты делаешь? – полюбопытствовала Лори, которая, конечно же, не могла остаться в стороне.
– Сейчас мы все это уберем и разожжем новый огонь, – пояснила гоблинша, доставая из сумки кресало и трут.
Ланс ошалело моргнул: в последний раз он видел нечто подобное в каком-то музее. Сам он разжигал печь магией, а горожане прекрасно пользовались спичками, что продавались в «универсальном магазине».
– Чего застыл, растопку тащи! – проворчала Ула.
Ланс развел руками: когда можешь просто сбросить огонь с ладони, держать в доме растопку незачем.
– Что такое «растопка»? – полюбопытствовала Лори.
– Я и так зажгу, – сказал Ланс.
– Еще чего! – фыркнула гоблинша. – Сегодня огонь нужно зажигать, как деды и прадеды. И неделю не гасить, чтобы в доме всегда тепло было и достаток водился. Понял?
– Понял.
Кажется, проще было покориться неизбежному, чем протестовать, и Ланс подчинился.
*** 43***
Никогда не перестану удивляться энергичности Улы: в нее будто встроены артефакты активности, хотя таких, как известно, не бывает.
Мы с Лансом спасовали перед натиском гоблинки и сдались на милость победительнице: похоже, не сделав все, как требуют традиции, она все равно не покинет дом. Зато у Лори загорелись глаза. Дочь хвостиком носилась следом за Улой, притащила на растопку исчерканные листочки и, сбегав на улицу, приволокла охапку сухих веточек. А потом, приплясывая от нетерпения, следила за тем, как Ула, бормоча под нос слова древней молитвы к Великой Роженице, матери всех богов, светлых и темных, чиркала кресалом по кремню и просила о милости для семьи Мон на весь следующий год.
Занялось пламя, маленькое, робкое, точно котенок. Оно лизнуло листы, захрустело веточкой и мало-помалу разгорелось в полную силу, жарко зашумело.
– Давай, детка, покорми его, – обратилась Ула к малышке.
– Чем? – удивилась Глория и поскакала было к горшочку с кашей, но Ула со смехом ее остановила:
– Бревнышком, бревнышком, стрекоза!
Ланс обнял меня за плечи, и мы с нежностью наблюдали, как Лори подскакивает на месте и хлопает в ладоши, глядя, как новорожденный огонь охотно принимает ее подношение. Уже только за эту радость, за улыбку на любимом личике Уле можно было простить внезапное вторжение.
– А теперь собирайтесь – одевайтесь, да потеплее, до вечера из дома уйдете! – повелела – именно повелела – Ула: возражений она бы не приняла.
– Мам, пап!
Лори оглянулась на нас с надеждой: ей так хотелось пойти на праздник! Сердце на миг сжалось: что, если это наш последний праздник втроем? Мы ни за что не должны его пропустить.
– Идем, Репка, давай-ка неси шерстяное платье, – скомандовал Ланс: он думал о том же, о чем и я.
Мы с мужем, переглянувшись, уловили в глазах друг друга печаль. Как бы там ни было, сегодня Глория будет счастлива!
Надеюсь, что жители городка будут настолько увлечены праздником, что на время отложат болячки и хвори, хотя бы до завтрашнего дня.
Ула повела нас за собой к пологому берегу реки, где уже вовсю шла подготовка к празднованию. По периметру маленького песчаного пляжа были сложены поленницы из дуба. Когда они станут потрескивать в огне, их жар и аромат должны будут отогнать злых духов от Змеиной Горы на весь год. Костры зажгут вечером, когда стемнеет.
Пока же жители собирали на длинный стол, поставленный с подветренной стороны холма, домашние яства: румяные яблоки, варенья и соленья, сыры и сладости. На огромном блюде лежали золотистой горкой медовые соты. Не иначе как старый Ник расстарался. А вот и маленький Ник, тут как тут.
– Лори! – крикнул он и припустил к нам со всех ног.
Глория и Ник, смеясь, схватились за руки и принялись кружиться.
– Бежим хоронить комаров! – Ник потянул Лори за собой в сторону редкого перелеска.
– Комаров? – удивленно переспросили одновременно я, Ланс, госпожа Нерина и Лори.
Лори, впрочем, с восторгом!
– Успеется! Сначала надо разделить хлеб, а то ты не знаешь! – урезонила Ула мальчишку, а нам пояснила: – Неужто в Свином Копытце забыли об этом давнем обряде? Коли на осенины одного комара похоронишь, так в следующем народится в семь раз меньше! А еще это как оберег, чтобы беда семьи стороной обошла и эти похороны были единственными в грядущем году.
Я отвернулась, часто заморгала, пряча слезы.
– Какой ветер от реки… сильный… – прошептала я.
Ланс притянул меня к груди и поцеловал в висок. Ула сделала вид, что ничего не заметила, Лори и Ник были так заняты друг другом, что и внимания не обратили.
Меж тем на самой кромке воды, там, где встречались река и берег, встала древняя старуха. Она была так стара, что почти никогда не выходила из дома, но выбралась теперь, ради праздника. Крошечную гному едва можно было увидеть издалека, годы согнули ее плечи, выбелили волосы, заплетенные сейчас в десятки тонких косиц, но лицо, изборожденное морщинами, сияло от радости, в руках она держала овсяный хлеб.
Вот она повернулась лицом к воде, а жители деревни вставали за ее спиной,