первым.
«Доминик, всё это значит то, что я сказал».
«Но… как это?»
«Сядьте все на пол», — скомандовал Гавриил.
Кроме серых стен, здесь был ещё и такой же серый бетонный пол. Все видели стеклянный глаза и слышали громогласный голос Диктатора, и ни у кого не возникло мысли не сделать так, как он сказал.
Гавриил отошёл чуть в сторону от центра, чтобы не стоять над ними грозной силой, извергая гром и молнии — так они вообще ничего не поймут.
«Говорю ясно и чётко. — вывел Диктатор, встав немного в стороне и уперев руки друг об друга впереди себя. — Делайте всё, как я говорю. Не задумывайтесь ни над одним моим приказом. Выполняйте. И пусть ваши люди выполняют. Ваша задача подчиняться моим приказам. Добейтесь этого же и от своих подчинённых. Всё должно исполняться в точности как сказано. Если кто-то решит не подчиняться — убейте. Убейте его сразу, чтобы не пришлось убивать ещё кого-то. Если кто-то затеет восстание — убейте. Убейте его и того, кто вместе с ним. Порядок. С этого момента это слово главное для нас.* Вопросы какие-нибудь есть?»
Никто не хотел и не мог задавать какие-либо вопросы, выслушав эту речь — слишком грозен был голос, и слишком тяжелы были руки того, кто это говорил. Никто не понимал, с чего это всеми любимый Гавриил Владимирович стал таким бессердечным. Никто, кроме Георгия, не мог ничего сделать, а Георгию уже ничего и не нужно было.
С этого момента началась новая эра во всём великом городе Донецк-Макеевка. Владычество чумов сменилось диктатурой Горы.
Вместе вечность
Маша шагала позади уже третий час. Не то, чтобы было тяжело, просто надоело идти, не зная куда, и молча. Она хотела было что-то спросить, но никак не решалась — бабуля настолько стремительно и быстро шла вперёд, что казалось: отвлеки её хоть на секунду, и она непременно обо что-нибудь споткнётся.
Маша умела терпеть, но не такие вещи.
«Извините, Ольга Юрьевна, а нам ещё далеко?» — спросила она. Стоило это сказать, как за очередным холмом показался весьма приятного вида деревянный домик, рядом с ним сарай такой же деревянный.
Бабуля остановилась: «Да вот уже пришли… Ой, что ж это я? Давай помогу». Она потянулась к девушке.
«Нет-нет. Что вы? Не надо. Я сама. Мне совсем не тяжело», — ответила Маша, ощущая на себе чуть странный и очень интересный взгляд. Какой-то ностальгический, о чём-то давно прошедшем, приятном и близком душе.
Ей не был понятен этот жест. Она вообще ещё толком не воспринимала эту женщину: лет семьдесят с лишним, носится как угорелая и такая довольная, даже счастливая. Подобные люди прежде не встречались ей, тем более, что на шахте редко кто доживал до шестидесяти.
Но когда они вошли в дом всё стало ясно.
После входной двери шёл короткий коридор, а за ним просторная комната. Слева в углу что-то вроде глиняной печки с двумя стальными подставками. Посередине дубовый стол и два стула. На одном из них дед.
Ему точь-в-точь столько же, сколько и бабке, но может на год моложе. И волосы его тоже не седые, а светлые, но гораздо короче стриженные, похоже под ёжик. Лицо старо, но выглядит молодо. Одет в лапти, серые джинсы и такого цвета кофту.
«А это моя любимая жена пришла… — от самого сердца сказал он. — И гостей с собой привела».
«Знакомься. — ответила Ольга Юрьевна. — Это Мария».
Совершенно несоответственно живо своему возрасту со своего стула поднялся дед. Но видно было, что и тяжело ему, и кости его болят.
«Очень приятно, Мария. Владимир Иванович», — ему, как и бабуле, было, действительно, приятно принимать у себя кого-то. Когда такое было последний раз по виду сказать было нельзя, но очень давно.
«Ой, окно починил», — нежно произнесла бабуля.
«Да я ещё утром», — ответил дед с интонацией, пытающейся занизить его старания.
«Умница. Молодец, любимый. Какой ты у меня», — поласкала мужа Ольга Юрьевна и крепко прижала его к себе. Хоть Владимир и был на пол головы выше её, это нисколько их не портило.
Маша стояла у двери и не знала плакать ей или улыбаться. Она всю жизнь мечтала о такой жизни. Именно о такой, как у них. Они оба счастливы, потому что друг с другом. Теперь она знала, что любовь и мир совместимы. Что это и есть настоящее счастье. И то, что у неё этого никогда не будет. Маша не хотела плакать, чтобы не расстраивать этих счастливых людей, но слёзы сами катились из глаз.
«Что такое доченька? Что с тобой?» — забеспокоилась Ольга Юрьевна и тут же подошла.
«Нет, ничего. Не обращайте внимания… Это так, само собой», — Маша до глубины души не хотела их расстраивать и рассказывать причину. Они не заслуживают это.
«Хочешь побыть одна?»
На этот вопрос Маша просто не позволила себе ответить положительно: «Нет-нет, что вы?»
Эти люди добрые, и относиться к ним надо точно также.
«Ты, наверное, ещё не завтракала?» — Владимир Иванович ко всему прочему обладал ещё и здоровым и сильным, хоть и хрипловатым голосом. И задав таким вот голосом совершенно неприемлемый для девушки вопрос, он показался ещё и жизнерадостным. В самом деле, какие завтраки на шахте с чумами?
«Завтракала? Да нет…» — честно говоря Маша вообще и не знала, что это такое.
«Ну вот, наверное, и от этого всё не так…»
Конечно, они оба понимали, что причина в другом: выколачивать эту правду им вовсе не хотелось — захочет, сама скажет.
«Да, может быть… от этого», — ответила Маша, продолжая не понимать, о чём идёт речь.
Девушку усадили у самого окна. Там ей было совсем неудобно — слишком много Солнца, но это ерунда, и она не пожаловалась: главное ничем их не обидеть.
«Первое или сразу второе?» — спросила Ольга Юрьевна.
Первое, второе… Очевидно, речь о еде, но что это за странный способ приёма пищи в несколько заходов. Что есть, то и ешь, чего делить-то?
Маша непонимающе покачала головой: «Не знаю… Как хотите».
«Ну, не стесняйся, доченька. Я вижу, что ты хочешь покушать», — бабуля чуточку улыбнулась. До этого она улыбалась только мужу. Но и сейчас это выглядело по-другому. Мужу она улыбалась совершенно естественно и так, будто делает это всю жизнь (что, конечно, так и есть).
Она поставила на стол сосновую тарелку.
Грибной суп. По цвету жёлто-коричневый, по запаху примерно такой же… Оказался очень вкусным.
«Нравится?» — спросила