и огромная пепельно-лиловая поверхность моря начинала волноваться.
С правой стороны, далеко за морем, из предутреннего сумрака вставали синие изломы гор и уходили в бесконечную даль, сливаясь с небосклоном.
Город лежал у подножия горы и неясными глыбами домов выступал из полумрака.
Олег начал писать эскиз.
Показавшееся за далекой гранью моря солнце наполнило его душу радостью. «Вот он, благодатный свет, который озарит прекрасное грядущее! Счастливая и долгожданная минута, она осветит и страшную, и прекрасную землю, откроет новую жизнь — мою жизнь и мою славу!»
Он был так увлечен работой, что не заметил подошедшего к нему человека, и обернулся лишь тогда, когда за его спиной раздался голос:
— Позвольте, молодой человек, это еще не жизнь, реальной правды не чувствуется.
Олег повернул голову и увидел перед собой седого, с морщинистым лицом, завернутого в плащ, сухонького старичка.
— А-а… Привет, маэстро!.. Вы тоже здесь?! — Олег быстро поднялся и пожал руку старому художнику.
— Я давно наблюдаю за вами, — проговорил старик. — Признаться, не хотел вам мешать… Велика, велика фантазия!
— Разве это плохо? — насторожившись, спросил Олег.
— Помоги вам бог, — ответил старик, рассматривая эскиз.
Олег внимательно следил за художником. Он решил почему-то, что старик сердится. Но не успел он об этом подумать, как старик воскликнул:
— Это безумство, молодой человек! Безумство втискивать в картину такое пространство, такой объем жизни! Я чувствую, на что вы замахнулись!
— Да, — сказал Олег, — я замахнулся на весь старый мир! Но разве на этот старый мир не замахнулась история?
— Ба-ба-ба! Да вы на самом деле отчаянный человек! Впрочем, что ж, смелость города берет… Не буду вас расстраивать. В истории было немало примеров дерзновенной смелости, увенчавшей смельчаков лаврами… Ломоносов, Петр Великий, Александр Невский, Пушкин, Македонский, Наполеон, Микеланджело, Толстой — все это отчаянные смельчаки. Не правда ли? Уж не думаете ли и вы занять себе местечко рядом с ними?.. Вы извините меня за стариковскую болтливость, люблю поговорить.
— Напротив, — ответил Олег.
Старик усмехнулся и сказал:
— Ну, соловьев баснями не кормят. Не угодно ли зайти ко мне чайку откушать?
Скоро они были в квартире художника. В передней старик быстро сбросил с себя плащ и шляпу, взял из рук Олега папку, пригласил его в столовую.
Вслед за Олегом в столовую вошли девушка и полная простая женщина в белом фартуке с широкими наплечниками.
— Садись, Аннушка, — сказал старик. — Мария Ивановна, а вы что стоите?
Сам художник расположился в широком кожаном кресле.
Аня улыбнулась, робко поклонилась Олегу, потом вдруг покраснела.
Олег ответил на ее поклон, сделал шаг вперед. Он растерянно взглянул на старика, словно прося помочь ему, но художник не обращал никакого внимания на молодых людей, сосредоточенно намазывая кусок черного хлеба маслом.
Олег спросил:
— Ваша дочь?
— Ох ты, батенька! — воскликнул старик, отложив хлеб и нож, и замахал руками: вот, мол, какой я чудак, совсем забыл вас познакомить! — Это Марии Ивановна, жена моего приятеля, чудесного керченского рыбака. Она и хозяйка теперь в доме, спасибо ей. Это дочка ее, Анечка. А я один, на всем свете один. Я только ими и счастлив… Подойди сюда, — позвал он Аню.
Он отечески похлопал ее по плечу.
— Дочь Мартына Федоровича Березко и моя ученица, Все, все мы для нее живем. Мария Ивановна, вон там маленький графинчик, подайте-ка его сюда. У нас в гостях художник Крылов, будущий гений! Хе-хе!
Олег так и не понял, кто такие Аня, Мария Ивановна и неведомый Мартын Федорович, откуда они. Он пил настойку, закусывал и слушал говорливого старика. Но Аня с детской усмешкой заметила, что молодой художник стесняется ее и даже как будто побаивается.
«Подумаешь, гений! Маменькин сынок… буржуйчик…»
Олег чувствовал на своем лице не совсем дружелюбные взгляды девушки, но это только усиливало интерес к ней.
Она была легкая и тонкая, с маленькими, но сильными смуглыми руками, худенькими плечами, видневшимися в прорезах голубенького платьица. Темные густые волосы были заплетены в две косы.
Раскрасневшийся от водки старик отодвинул от себя тарелочку, вытер салфеткой рот и, вновь взявшись за графинчик, кашлянул.
— Ну-с, господин Крылов, коллега, выпьем терновочки, нашей южной настоечки, за прекрасное будущее. И ты, Мария Ивановна. А ты, Анна Мартыновна, еще молода и еще зелена ягодка.
Олег опрокинул рюмку и, стараясь казаться равнодушным, обратился к Ане:
— Анна Мартыновна, позвольте вас спросить: где ваш папа?
Аня замялась и покраснела, но не оттого, что она не знала, что ей сказать об отце, а оттого, что он называл ее по имени и отчеству. При матери и отце ее называли так только в тех случаях, когда хотели посмеяться над ней или рассердить ее.
— Отец… мой отец… — начала было она, но хитрый старик перебил ее:
— Отец ее настоящий сын моря, богатырь! Это было вот здесь, в бухте. Приезжие наши гости, москвичи, пригласили нас — меня и мою бедную покойницу жену — покататься на парусной лодке, взятой ими у лодочника. И не успели мы отойти каких-нибудь ста саженей, как поднялся ветер и волна опрокинула нашу лодку. Всех нас спасли, а жена… утонула. Искали день, другой — и не могли найти… Говорят, что я рвал на себе волосы… И вот ее муж и ее отец, — указал он на Марию Ивановну и Аню, — знаменитый рыбак, атаман Березко, который только один знает, где ходит рыба и где какой камешек лежит на дне морском, увидел мое горе… Он утром выехал на своем баркасе в море. Нырял, нырял… И к вечеру нашел ее, жену мою, Ларису Петровну, на дне морском. Они предали ее земле. А меня поили, кормили, лечили… Не забыть, не забыть этого… Сколько поохотились мы с ним на уток! Вот и Анечку стрелять научили.
— Павел Андреевич, скоро на охоту? Зима идет, уточки появились, — сказала повеселевшая вдруг Аня.
— Скоро, дочка, пусть немцы уходят к бесам собачьим. Гвоздей ржавых им в живот, варварам-разбойникам!.. Вам это неинтересно, молодой человек?
— Нет, почему же! Только я стрелять не умею.
— Вы не умеете стрелять? — удивилась Аня. — Мама, ты слышишь? — лицо Ани засияло детским восторгом. — Мужчина не умеет стрелять!
Когда Аня и ее мать вышли, старик, помолчав, указал на пустые стены комнаты:
— Видите? Ни одной картины, все, все попрятано, — украдут разбойники… Пять картин взяли, к стенке ставили. «Расстреляем, русская свинья!» Это они на меня за то, что я обозвал их разорителями культуры. Вот здесь висела картина Айвазовского — восход, освещающий море. Сам подарил мне. Здесь, в этой комнате, он писал эту картину…
Вошедшая в комнату