Молчалин же не стесняет себя подобными мыслями. Они в его положении — нравственная роскошь. Напротив, у него свои ключи к людям. «Там моську вовремя погладит, / Тут впору карточку вотрет». Чацкий вспоминает: «Бывало, песенок где новеньких тетрадь / Увидит, пристает: пожалуйте списать». Для себя? Вряд ли. Ему петь некогда. Но тетрадь свежих куплетов — прекрасный повод для разговора, заведения знакомства и т. д.
Этого не может принять Чацкий. Но Чацкий родился свободным, состоятельным и благородным. Его право говорить, что хочется, — сословная привилегия. Ему представляется, что, не служа, он все равно сохраняет ее как неотъемлемую. Но окружающие думают иначе: покинув службу, отказавшись от достижения «степеней», он теряет в их глазах половину дворянских прав.
Молчалин из другого теста. Когда Алексей Степанович говорит Чацкому: «А что бы вам в Москве у нас служить / И награжденья брать, и весело пожить», — он ни в коей мере не объединяет себя с собеседником. Для человека круга Чацкого служба могла выглядеть именно так. Но на свой счет секретарь Фамусова не заблуждается: он стоит выше слуг, но далеко не ровня господам. И ему, чтобы удержать занятое положение, нужно быть незаменимым.
Когда Фамусов застает его утром с Софьей («Шел в комнату, попал в другую». — «Попал, или хотел попасть?»), секретарь оправдывается: «С бумагами-с». И поясняет:
Я только нес их для докладу,Что в ход нельзя пустить без справок, без иных,Противуречья есть, и многое не дельно.
Стало быть, значительную часть бумаг, которые не требуют справок, Молчалин мог подготовить и отослать сам. А при отношении Фамусова к делу («Боюсь, сударь, я одного смертельно, / Чтоб множество не накоплялось их»; «Подписано, так с плеч долой») имел возможность многое вершить своей властью. Его положение внутри «казенного места», которым управляет покровитель, очень любопытно.
Фамусов любит «порадеть родному человечку», что воспринималось в тогдашнем обществе едва ли не как добродетель — забота о семье. Он сам признается Скалозубу:
При мне служащие чужие очень редки;Все больше сестрины, свояченицы детки;Один Молчалин мне не свой,И то затем, что деловой.
Родственники Фамусова как раз из тех, кто может в Москве «и награжденья брать, и весело пожить». Не они тянут бумажный воз. А вот секретаря Павел Афанасьевич выписал из Твери, поселил у себя в доме, добился для него чина асессора, именно потому что тот «деловой», то есть способен работать.
Зададимся вопросом: какое образование получил Молчалин? Розанов без опоры на текст назвал его «семинаристом»[245], имея в виду, вероятно, тот факт, что множество мелких и средних чиновников вышли из поповских детей. Между тем Фамусов дал своему секретарю чин коллежского асессора (8-й класс по Табели о рангах), равный чину майора на военной службе. С него начиналось потомственное дворянство, и обладатель имел право купить деревню с крепостными. С 1809 года для получения асессорского чина следовало предъявить диплом об окончании университета (исключение делалось только для служащих на Кавказе, куда ехали неохотно и где предоставлялись весомые льготы)[246]. Диплом, конечно, можно было купить, дав взятку экзаменаторам. Но Молчалин беден, и ему пришлось действительно закончить курс, одновременно работая в присутственном месте.
Согласно черновику комедии, Фамусов — сенатор, управляющий Московским архивом Министерства иностранных дел. Молчалин служит под его началом три года и за это время уже отмечен: «С тех пор, как числюсь по архивам, три награжденья получил». То есть в год по награде. Что показывает весьма быстрое продвижение. Стоит помнить, что «архивных юношей» вовсе не осыпали повышениями и крестами. В «архив» шли отпрыски знатных фамилий, по здоровью или из-за отсутствия храбрости не годившиеся служить в армии. Случалось, что государь вычеркивал их из поданных ему списков награжденных, считая бездельниками.
Такой случай в 1826 году отметил М. А. Дмитриев, который служил надворным судьей, хотя, по его убеждению, давно должен был получить «место советника». Генерал-губернатор Москвы князь Голицын представил его «к Анне на шею с бриллиантами», но встретил отказ. Тогда Дмитриева внесли в список награждений Анной 2-й степени, однако и тут император посчитал заслуги молодого чиновника несущественными: «Мне вместо этого дали Владимира в петлицу» 4-й степени. «Николаю Павловичу попало в голову, что у князя много лишних людей, которые ничего не делают и даром получают награды»[247], — вспоминал раздосадованный мемуарист.
В 1820-х годах в Архиве Министерства иностранных дел велась весьма интенсивная работа по подбору документов для историографа Карамзина. Сам Николай Михайлович далеко не всегда рылся в груде пыльных рукописей, ему доставляли уже отобранный материал. Чиновники Архива, занимавшиеся этой работой, как раз награждались, не в пример другим. А позднее двое из учеников Карамзина, помогавших ему в подборе документов, — князь Дашков и Блудов — были рекомендованы историографом молодому царю Николаю I для занятия двух министерских должностей — юстиции и внутренних дел[248]. Конечно, Молчалин — не Дашков с Блудовым — для него такой взлет слишком высок. Но три награждения на обычном «безрыбье» намекают на серьезную работу — возможно, на подбор рукописей.
«Любовника я принимаю вид»
Зная сказанное, перечитаем диалог Молчалина с Чацким. Современному зрителю представляется, что Чацкий выше не только морально, но культурно и социально. Он поучает собеседника, и мы чувствуем за ним право на менторский тон. Между тем сам Чацкий получил пусть и хорошее, но домашнее образование. Чин его неизвестен, но он явно ниже майорского. Только происхождение дает герою повод для демонстрации превосходства. Само построение диалога показывало современникам, что в единственно значимой для Молчалина системе чинов он выше Чацкого. Его вопрос: «Вам не дались чины, по службе неуспех?» — уже был невозможен от нижестоящего к вышестоящему. Секретарь доброжелательно нисходит до разговора. Во время поучений Чацкого он, по обыкновению, молчит или даже извиняется в своем невежестве относительно литературных стилей, поскольку не сочинитель. Но тон собеседника не мог его не задеть. Финальная фраза Молчалина, где он объединяет себя и Чацкого: «В чинах мы небольших», — прямое издевательство над гордым гостем. Ее подтекст ясен: уж если я признаю себя в небольших чинах, то вам, сударь, сам Бог велел.
Горничная Лиза называет положение секретаря завидным, ведь хозяин его «кормит и поит, / А иногда и чином подарит». Однако во многих отношениях место Алексея Степановича близ семьи покровителя — гиблое. На нем нужно «угождать всем людям без изъятья». Сидеть ли со стариками, играя в карты, «рад не рад», успокаивать ли сердитых старушек вроде Хлестовой: «Ваш шпиц, прелестный шпиц; не более наперстка, / Я гладил все его; как шелковая шерстка!» Или, наконец, разыгрывать возлюбленного Софьи из страха быть выгнанным со службы.
Вопреки надеждам барышни, Молчалин вовсе не стремится в женихи. Для него брак с дочерью хозяина — карьерная катастрофа.
И при одной я мысли трушу,Что Павел Афанасьич разКогда-нибудь поймает нас.Разгонит, проклянет! Да что? Открыть ли душу?Я в Софье Павловне не вижу ничегоЗавидного…
Он не любит Софью и не хочет пожертвовать честолюбием ради счастья. Да и по складу характера это другой человек. Молчалин надеется: «Без свадьбы время проволочим»; «Любила Чацкого когда-то, / Меня разлюбит, как его». Это единственный способ выскользнуть из трудного положения. А пока: «…любовника я принимаю вид / В угодность дочери такого человека». К чести Молчалина (явный оксюморон), он не воспользовался возможностями ночных свиданий.
Секретарь сознает, что барышня и вообще законный брак пока не для него. Его удел — горничные. Не зря Алексей Степанович старательно обхаживает Лизу, чье положение в доме Фамусова опасно. По убеждению патриархальных дворянских семейств — достойных папаш, матерей, заботящихся о взрослении сыновей, и самих молодых повес, — горничные существовали именно для этого. Бедняжке Лизе рано или поздно придется уступить, просто чтобы не быть отправленной в деревню. Либо хозяину, либо его секретарю, а вероятнее — обоим. После чего ее счастье с Петрушей вполне возможно.
Какова будет ее дальнейшая судьба? Если девица забеременеет, то побочного ребенка Фамусов может пристроить в Воспитательный дом, горничной подписать вольную, небольшое приданое и выдать за мелкого чиновника в том же Архиве Министерства иностранных дел. (Но уже, конечно, не за Молчалина — тот вырос по чинам и в мужья бывшей дворовой не годится.) Так произошло, например, с Ольгой Калашниковой, крестьянкой Пушкиных, родившей от Александра Сергеевича. Дитя, отданное через посредничество П. А. Вяземского в Воспитательный дом, вскоре скончалось. А девушка получила вольную и вышла замуж за бедного канцеляриста, и оба они еще долго тянули с поэта денежное вспомоществование.