— Серп Венеры виден простым глазом. А небо... Какая величественная красота! «Открылась бездна, звезд полна! Звездам числа нет, бездне — дна!» — продекламировал Юрковский,— Можно подумать, Михайла Ломоносов побывал в пространстве... Вокруг Солнца — корона, как жемчужное облако! Ну скажите же мне, почему я не поэт? — Юрковский встал в позу и начал: — «Бездна черная...»
— «Бездна жгучая»,— серьезно добавил Богдан Спицын, забежавший с вахты глотнуть кофе.
Юрковский поглядел на него с отсутствующим выражением и начал снова:
Бездна черная крылья раскинула, Звезды — капли сверкающих слез...
...Э-э-э... как там будет дальше?
— Отринула,— предложил Богдан.
— Молчи, презренный...
— Ну, накинула...
— Подожди... минутку...
Бездны черные, бездны чужие, Звезды — капли сверкающих слез... Где просторы пустынь ледяные...
— Там теперь задымил паровоз,— закончил Богдан самым лирическим тоном.
И никто не проронил ни слова о злосчастном приключении Быкова в мире невесомости. В планетолете снова воцарились покой, тишина, обычная, почти земная жизнь.
Быков и Дауге сидели в кают-компании за шахматами, когда вошел озабоченный Крутиков.
— Слыхали новость, ребята?
Быков вопросительно взглянул на него, а Дауге, покусывая ноготь, спросил рассеянно:
— Что там еще случилось?
— Связи нет.
— С кем?
— Ни с кем нет. Ни с Землей, ни с «Циолковским».
— Почему?
Крутиков пожал плечами, запустил руку в буфет и достал вафлю.
— И давно нет связи?
— Больше часа.— Крутиков с хрустом раскусил вафлю.— Ермаков с Богданом все перепробовали. Шарили на всех волнах. Пусто, хоть шаром покати. И что удивительно — обычно всегда наткнешься на чей-нибудь разговор. А сейчас на всем диапазоне мертвая тишина, словно на морском дне. Ни единого звука, ни единого разряда.
— Может быть, аппаратура испортилась? — предположил Дауге.
— Все три комплекта сразу? Вряд ли.
— Или антенны не в порядке?
Штурман пожал плечами. Дауге пробормотал: «Опять не все слава богу»,— и смешал фигуры.
— Где Володька?
— У себя, наверное...
Быков тронул Михаила Антоновича за рукав:
— Может быть, разладился только прием, и они нас слышат?
— Все может быть. Но вообще — весьма странно. Вдруг ни с того ни с сего отказали все радиоустановки сразу. Никогда еще такого не бывало. Правда, Ляхов предупреждал... Но... это, понимаешь, как-то тревожно... неуютно как-то...
Быков с симпатией посмотрел на его доброе круглое лицо с маленькими грустными глазками.
— Да... я понимаю, Михаил Антонович.
Действительно, стало очень неуютно. Смутное предчувствие несчастья овладело Быковым. Может быть, потому, что всякая, даже ничтожнейшая неприятность на межпланетном корабле представлялась ему большой бедой. Но и Крутиков, по-видимо-му, испытывал нечто подобное, а уж его никак нельзя было заподозрить в мнительности новичка.
— Не вешайте носа, друзья! — с наигранной веселостью воскликнул Дауге,— Пока ничего страшного не случилось, не правда ли? Ну, временно потеряна по каким-то причинам связь. Но двигатели в порядке, продовольствия достаточно, «Хиус» идет по курсу...
Крутиков вздохнул. И опять Быков понял его. Для них, детей Земли, связь была единственной живой, ощутимой ниточкой, протянувшейся к ним с родной планеты. И обрыв этой животворной ниточки, даже временный, действовал угнетающе. Быков вдруг каждой своей кровинкой ощутил глухое, невероятное одиночество «Хиуса». Десятки и сотни миллионов километров безмолвной пустоты свинцом легли на плечи, отрезали от других миров и от матерински теплой, родной Земли. Десятки и сотни миллионов километров ледяной пустоты... Эти невообразимые пропасти — вовсе не «ничто». Нет, они живут какой-то своей особой и непонятной жизнью, по каким-то непостижимым законам, сложные, коварные...
Быков взглянул на Дауге, рассеянно перебиравшего шахматные фигурки, и ему стало стыдно. Достаточно того, что он струсил тогда, перед стартом. Ведь самое страшное, что может произойти... Да почему что-нибудь вообще должно произойти?
— Новые шалости нашего возлюбленного пространства,— сказал, входя, Юрковский.— Как вам это нравится?
— Совсем не нравится,— буркнул Дауге.— Перестань паясничать! Надоело... На Земле Краюхин с ума сойдет.
— Ну, за старика бояться нечего! Голова у него покрепче, чем у нас с тобой. Мне кажется, связь исчезла потому, что участок пространства, где мы сейчас находимся, так или иначе непроходим для радиоволн. Объяснить не берусь, но... Во всяком случае, на радиоаппаратуру сваливать нечего. И тем более на антенны.
— Фантазер! — вздохнул Михаил Антонович.
— Видал? — Юрковский указал на него пальцем.— Что ни пилот, то консерватор и скептик. Ничем их не проймешь. Даже фактами.
— Ну где ты видел, чтобы пустота не проводила радиоволн?
— До сегодняшнего дня — нигде. А Ляхов видел. И я сейчас вижу, достопочтенный скептик. Тебя даже фактами не проймешь.
— Видишь?
— Вижу.
— Шиш ты видишь, Владимир Сергеевич!
— Я вижу шиш? — с подчеркнутой вежливостью спросил Юрковский.
— Ага.
Юрковский повернулся на каблуках и пошел из каюты. На пороге он остановился:
— Рекомендую всем присутствующим подняться к входу в рубку. Вам, возможно, удастся услышать кое-что интересное.
Крутиков досадливо поморщился и снова полез и буфет за вафлей. «Фантазер, фантазер»,— бормотал он.
Но Дауге промолчал, а Быков в глубине души чувствовал, что прав, вероятно, все же Юрковский. Они поднялись по трапу до раскрытой двери рубки и присоединились к Юрковскому, сидевшему на ступеньке.
Из рубки доносился монотонный голос Богдана:
— Земля, Земля... Вэ-шестнадцать, почему молчите? Земля, Земля... Я «Хиус». Вэ-шестнадцать, почему молчите? Даю настройку: раз, два, три, четыре, пять...
Наступило молчание. Дауге и Быков переглянулись. Юрковский задумчиво поглаживал подбородок. Послышались щелчки каких-то переключателей. Богдан со вздохом сказал:
— Ничего, Анатолий Борисович. Тихо, как в могиле.
— Попробуйте снова на длинных волнах.
— Слушаюсь.
После минутной паузы Спицын заговорил снова:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});